Затем мы все разместились по дому и, кто на чём: кто на старом тряпье, кто на ковриках, прямо в одежде легли спать. Баба Зоя же уложила на свою кровать детей, а сама села в кресло у камина и стала то ли что-то зашивать из одежды, то ли вязать. Одним словом, спать она отказалась, мол, «на том свете ещё высплюсь». Клоп сходил и закрыл снаружи ставни, чтобы хоть и тусклый, но всё же заметный свет от камина не был виден снаружи. И не бандитов опасался Сергей Валерьич, и не воров… В округе уже появились первые добредшие досюда афганцы, а это означало, что теперь счёт уже пошел на часы: целые их полчища могли не сегодня – завтра нагрянуть сюда и тогда конец, конец «Света»… Рядом с бойцами лежали их автоматы с полностью перезаряженными рожками, а также по одному запасному, благо в рюкзаках обоих бойцов был приличный боезапас. В первые минуты после того, как я принял горизонтальное положение, мне казалось, что заснуть мне точно не удастся, по крайней мере, из-за банального чувства тревоги, страха, что в любую минуту снаружи я могу услышать душераздирающие вопли. Это означало бы, что в нескольких сотнях метров рвут кого-то на части человекоподобные мертвецы, а мы, вероятно, уже окружены толпами этих бестий. Несколько минут я лежал и прислушивался даже к малейшим шорохам. Правда, спустя некоторое время, я сумел немного расслабиться; в этом мне помог теплящийся в камине свет, и беззаботно прыгающая по стенам комнаты тень от играющих языков несильного пламени. Но самое главное, что я уже никогда не смогу забыть, это силуэт старушки на фоне печки: сгорбившейся, с шерстяной шалью на плечах, и склонившейся над своим вязанием! Как же стало мне тогда легко на душе и от уюта, которым была пропитана хата бабы Зои, и от нахлынувших воспоминаний о детстве и о бабушке, точно также сидевшей некогда в таком же потёртом креслице и вязавшей носки или варежки. И я перестал вслушиваться в шорохи, перестал думать о нежити, разгуливающей уже где-то совсем близко. Сознание моё стали занимать совсем другие, теперь уже более философские и проникновенные мысли. Теперь я задумался о том, что насколько же важны для каждого отдельно взятого человека его близкие, их судьба, по сравнению даже с судьбой целого мира. Сперва я проанализировал свои чувства и своё поведение в сложившейся ситуации и начал было думать: «Что, мол, как же так? От нас и от меня, в частности, зависит столькое: жизни сотен тысяч человек, судьбы стран и дальнейший ход истории в принципе. В это я с трудом бы сам поверил ещё пару месяцев назад, но тем не менее такое бремя и такая ответственность выпали-таки на мою долю. А я? Я сам себе даю зарок, что без Даши я отсюда с места не сдвинусь. Дай то Бог, что старушка права и мы найдём Дашу, но если вдруг это не так, то, что получается – я плюну на всё и вся? И пусть даже Клоп не плюнет, но, кто знает, может, именно мне было уготовано успешно завершить операцию. Ведь как минимум я неплохо знал Скандинавию и язык, что крайне важно для передвижения по северным странам и дальнейших там переговоров. Да как так вообще можно даже думать?» – размышлял я. Но затем мысли мои стали уходить всё дальше и глубже в философское русло. Тогда я зарассуждал по-другому: «А что мне, вообще, в принципе, с того, что страна наша, да пусть даже хоть целый мир, полетят в тартарары. Если со мной не будет Даши, на кой оно мне вообще всё будет нужно – страна, мир? Каждый же человек в своём сознании – центр вселенной. Он по-своему воспринимает мир, у него свои ценности и мечты, к которым он стремится. А если у него отнять всё, ради чего он жил: любимых людей, возможность реализовать свои мечты и заставить его ежедневно банально выживать, то будет ли он сыт одними лишь идеями? Будет ли продолжать «барахтаться» не пойми для чего? Конечно, нет!» – поймал было себя на мысли я. Но тут почему-то подумал про Клопа. Я же ведь и не догадывался, что он был женат. А сейчас он, по сути, ведь тоже остался совершенно один после смерти жены, но при этом он по-прежнему верен своей стране, ведомству, друзьям. «Зачем? – размышлял я. – К чему ему теперь стремиться, да и ради чего?» И тут меня словно осенило: ну если уж и суждено нам подохнуть, от афганцев ли иль ещё от чего, так лучше подохнуть, но попытаться сделать что-то ради будущего, и ЭТО, эти деяния во благо будущих поколений, и будут ТЕМ, ради чего стоит барахтаться! Сгинуть как таракану, раздавленного тапком, ни для чего, по чужой воле, или выжить и победить, осознавая, что ТЫ подарил новую жизнь как минимум своей стране, а может, и всему континенту? Ты же будешь героем, каких свет не видывал! Про тебя будут слагать песни и восхвалять веками будущие счастливые поколения, наслаждаясь жизнью, солнцем, водой и травой. А можно, конечно, распустить нюни и хоть сразу в петлю и что? Уподобиться таракану? Не-ет, лучше герой, чем таракан при прочих равных. Но сперва, конечно же, Даша, а геройство уж как придётся…

Я совершенно не заметил, как провалился в глубочайший сон. Без снов, без кошмаров. Простой и крепкий сон «вырубил» меня где-то минут через сорок после того, как мы легли.

– Эй, подъём, Родина зовёт! – чья-то рука дёргала меня за плечо. Я, щурясь, приоткрыл один глаз. Меня будил Гоша, а тем временем Ярослав поднимал детей. На улице едва начало рассветать. По моим догадкам, времени было немногим за семь.

Поели. Частично из наших, частично из бабы Зоиных запасов: тушёнку, сухари, чай на колодезной водичке (конечно, не настоящий чай, а некое его подобие из сбора каких-то трав) – невероятно вкусный, а детям старушка дала по стакану молока, от вида которого все городские уже давным-давно отвыкли.

– Мать, – обращался Клоп к старухе, – хороший ты человек… Поехали с нами в Питер, тут ты уже и двух дней не протянешь.

– Нет, милок, не поеду я… – отвечала баба Зоя. И так я тут уже задержалась, пора мне уже и так на покой. Что мне ваш Ленинград, кому я там нужна? – искренне, без толики страха в голосе говорила старушка. – Мне уже девяносто третий годок пошёл, пора мне и так, пора…

Клоп тяжело вздохнул и долго ещё бегал взглядом по столу.

…После недолгого завтрака все поспешно засобирались. Мы с бойцами вышли к Хонде, дабы на свежую голову осмотреть содержимое багажника: не пропал ли ноутбук с данными из «ячейки» для запасного колеса. Удивительно, но из багажника не пропало ничего; Петруччо, видимо, было не до того, чтобы разгребать хлам в поисках чего-то «этакого», либо он просто хотел сделать это позже. Не успел. Под наваленным в багажнике хламом, среди которого помимо домкрата, насоса, щёток и прочего, была и кварцевая, она же ультрафиолетовая, лампа, сухие пайки и, самое главное, десятилитровая канистра с бензином. В целости и сохранности лежал и ноутбук. Я залил все десять литров в бак, ведь бензина там оставалось уже совсем на дне. Теперь приборная панель сообщала мне, что бензина хватит на сто восемьдесят четыре километра. «Это ведь только на полдороги», – напряженно пронеслось у меня в голове. «Надеюсь, Ярослав хотя бы канистрочку из своих добротных запасов мне даст, ну или продаст за тушёнку или…». По сути-то, что бы я мог ещё ему предложить?!

– Поехали к машине Ярослава, – брякнул Клоп, и мы, кликнувши Ярослава из домика, сели в машину. Через минуту тот подошёл, уселся сзади рядом с Гошей, и мы выехали на Ленинградку.

Мы все, кто ехал в машине, были крайне напряжены. Ехали молча. Клоп, сидевший справа от меня, облокотясь правым локтем на дверь и подперши свою грузную голову кистью руки, сосредоточенно смотрел куда-то вперёд. На его лице была заметна явная настороженность, и он совершенно не собирался этого скрывать. Он был погружён в глубочайшее раздумье и даже не замечал, что я то и дело поворачивал голову в его сторону, чтобы заметить хоть какую-то динамику в его мимике. В зеркало же заднего вида я видел, что Гоша тоже был мрачнее тучи. Он перебирал чётки, извлечённые откуда-то из недр своего камуфляжа. Его взгляд был уставлен лишь на перекатывающиеся в его пальцах с чёрными от грязи ногтями керамические шарики. Он что-то бормотал себе под нос, но без голоса, а только лишь губами производил движения, похожие на воспроизведение слов. Ярослав же был не просто напряжён. Он был невероятно напуган: весь бледный, судорожно теребя пальцы рук, он без конца озирался то вправо, то влево. Что ждёт его и его семью? Он ведь – случайная жертва сложившейся ситуации и уж кому-кому, а ему меньше всего сейчас хотелось спасать сколько-то там миллионов людей. Его беспокоило лишь то, что будет с четырьмя людьми: им самим, его детьми и отцом; как они доедут и доедут ли до Питера. И уж почти наверняка на протяжении этих двух, бесконечно тянущихся дней, он беспрестанно проклинал нас за то, что мы втянули его в эту «добровольно-принудительную» операцию по спасению Даши и человечества.