Петра в курс того, что ожидается от мужа. Тут можно представить следующий пассаж из мемуаров Екатерины, предположившей, что дело было наконец-то доведено до логического конца:

«Наконец после долгих усилий мадам Чоглокова получила то, чего хотела, и, убедившись в этом, сообщила императрице, что все идет согласно ее пожеланиям. Чоглокова надеялась на крупную награду за свои труды, но ошиблась: она не получила ничего, хотя постоянно твердила, что империя перед ней в долгу»{139}.

Таким образом, в сексуальную жизнь Екатерину посвятили два человека: муж и любовник. Возможностей для физической близости с Сергеем Салтыковым на этой стадии было немного. А после его возвращения ко двору осенью он лишь усилил направленное на него желание Екатерины, сделав вид, что потерял к ней интерес. Зимой двор снова вернулся в Москву. Екатерина находилась на ранней стадии беременности, и на последней почтовой станции перед Москвой она выкинула «с диким кровотечением»{140}. Покои, предназначенные для великих князя и княгини в Москве, были далеки от совершенства.

«Мы жили в деревянном крыле, только что построенном этой осенью. По панельной обшивке текла вода, и комнаты были необыкновенно сырыми. Это крыло имело два ряда помещений из пяти-шести комнат по каждой стороне; те, что выходили на улицу, предназначались мне, а выходившие на другую сторону — великому князю. В моей гардеробной поместили всех моих служанок и фрейлин с их слугами, так что семнадцать женщин оказались в одной комнате, которая, несмотря на наличие трех очень больших окон, не имела другого выхода — только лишь через мою спальню. Через нее им и пришлось ходить при любой надобности, что было неудобно и для них, и для меня»{141}.

Екатерина, которая еще плохо себя чувствовала, попыталась улучшить положение, соорудив в своей спальне перегородки при помощи больших ширм.

Сергей Салтыков прибыл в Москву через несколько недель и исхитрялся большую часть времени отсутствовать при дворе. Екатерина выходила из себя, но Сергей, явно опытный волокита, объяснял ей, что для его поведения есть уважительные причины. Примерно в это время (частично в надежде, что если Сергей будет считаться другом великих князя и княгини, это облегчит его положение при дворе) Екатерина предприняла некоторые шаги, чтобы уменьшить вражду между молодым двором и канцлером Бестужевым. Последний чувствовал угрозу от растущего влияния братьев Шуваловых (двадцатидвухлетний Иван Шувалов недавно сменил Алексея Разумовского на посту официального фаворита) и их друга Михаила Воронцова, вице-канцлера. В этой атмосфере переменчивого счастья канцлер решил положительно отозваться на попытку примирения со стороны Екатерины, и они начали строить осторожные дружеские отношения.

Кроме того, что он являлся политиком и государственным деятелем, Бестужев в молодости занимался химией; он изобрел и запатентовал успокоительное средство, известное как «капли Бестужева». Капли изготовлялись из раствора хлористого железа, эфира и спирта и были настолько популярны, что упоминались еще век спустя в «Отверженных» Виктора Гюго[22]{142}. Будучи в возрасте, Екатерина рекомендовала их как средство от «спазмов».

Мадам Чоглоковой было ясно, что, несмотря на все ее усилия, Екатерина с Петром не были близки достаточно часто для гарантированно успешной беременности, и что разумно было бы предпринять дальнейшие шаги, дабы наверняка обеспечить появление наследника. Окольным образом она изложила свой план Екатерине.

«Она начала в своей обычной манере с длинного описания своей любви к мужу, потом заговорила о проявлениях мудрости, о том, что следует и чего не следует делать, чтобы сохранить любовь и возможность супружеских отношений — а затем вдруг объявила, что существуют определенные обстоятельства необычайной важности, которые оправдывают исключения из правил»{143}.

Ее идея была такова, что Екатерина должна забеременеть или от Сергея Салтыкова, или от Льва Нарышкина — от того, кого она предпочитает. Невозможно теперь узнать, действовала ли Чоглокова по собственной инициативе или по указке императрицы. Очевидно лишь, что нетерпение императрицы могло провоцировать Чоглокову на отчаянные поиски решения, так как она боялась за собственное положение. Возможно также, что Салтыков мог выдвинуть эту идею сам в пору долгих разговоров с Екатериной — с целью поглубже проникнуть ей в душу. Его доступ к великой княгине был облегчен, как только Чоглокова решила, что в ее интересах стимулировать их отношения. Однако похоже, что его стремление к Екатерине значительно ослабело с тех пор, как он пытался обольстить ее, и безусловный факт, что теперешнее активное подталкивание в ее постель гасило его пыл еще больше.

В мае 1753 года Екатерина снова была беременна. Они с великим князем провели несколько недель в шести-семи милях от Москвы, в загородном поместье, которое императрица подарила Петру. Дома, в которых они должны были жить, еще строились, и великокняжеская чета обитала в палатках. Они вернулись в Москву к концу июня. Екатерина большую часть времени чувствовала себя очень уставшей и сонной. 29 июня, в праздник Петра и Павла, она выполнила все обычные обязательства, посетив послеобеденную литургию, бал и ужин. На следующий день у нее была жестокая головная боль, и ночью она снова выкинула. На этот раз мадам Чоглокова поняла, что происходит, и привела на помощь акушерку.

Беременность была сроком в два-три месяца, а поправлялась Екатерина шесть недель, во время которых ужасно скучала и чувствовала себя несчастной, так как в середине жаркого московского лета ее держали в городской комнате, и едва ли у нее была компания. Тем временем великий князь, по словам жены, проводил время в своей комнате в пьянках со слугами, которые оказывали ему мало уважения, ^потому что в состоянии полнейшего опьянения они не понимали, что делают, забывали, что находятся со своим хозяином и что их хозяин — великий князь»{144}. Екатерина также рассказывает, что однажды Петр решил в назидание наказать крысу, которая съела двух игрушечных часовых, стоявших на страже в картонной крепости. Крысу повесили и «на три дня выставили на публику»{145}. Когда Екатерина обидно рассмеялась, Петр вышел из себя, и ей пришлось извиняться за «женское игнорирование военных законов»{146}. Вдобавок к эксцентричности великого князя, при