– Дальше, – ответил рыцарь на вопрос Мадленки.

– И как же ты здесь очутился? – спросила Мадленка с легким укором.

Рыцарь опять вздохнул, его цепи протяжно зазвенели.

– История долгая, – принялся рассказывать пленник. – Я вообще-то пятый сын в семье, и потому меня определили в монахи. Но однажды я повздорил с настоятелем, толкнул его легонечко, а он возьми да помри. Старый был совсем.

– Да, – пробормотала Мадленка, – меня тоже хотели в монахи определить.

– Словом, не вышло из меня монаха, и пошел я в крестоносцы, – заключил Филибер. – Служу богу, искореняя ересь. А ты кто таков будешь?

– Похоже, что теперь уже никто, – вздохнула Мадленка.

– И за что же тебя сюда сунули?

Поколебавшись, Мадленка начала рассказывать, что с ней произошло с того дня, как мать-настоятельница покинула Каменки. Рыцарь заинтересовался, засыпал ее вопросами, и ей пришлось признаться, что она тоже была в караване.

– Вообще-то я не Михал Краковский, – сказала она. – Мое имя Михал Соболевский.

– Ну и ну! – воскликнул рыцарь, прицокнув языком.

Затем Мадленка описала, как ее оглушили во дворе замка и как, придя в себя, она обнаружила тело княгини Гизелы с кинжалом в груди и самозванку с искромсанным лицом. Филибер волновался, перебивал Мадленку, требовал уточнений, ругательски ругал Августа и Петра из Познани, затем умолк. Казалось, он крепко призадумался.

– Значит, – подытожил он, – тебя нашли там, возле двух трупов, и в сердце у княгини был твой нож. Так?

– Так, – подтвердила Мадленка, затаив дыхание.

– Эх, сюда бы Боэмунда, он бы мигом подсказал тебе, что делать, – вздохнул рыцарь. – Видишь ли, Мишель, не хочу хвастать, но в драке мне равных нет. А вот совет подать дельный я вряд ли могу, не мыслитель я.

– И все-таки, что ты думаешь обо всем происходящем?

Цепи загремели во мраке.

– Думаю, – жалостливо сказал рыцарь, – что хорошо будет, если тебя сразу повесят.

Мускулы Мадленки напряглись, лоб противно вспотел.

– Повесят? – пролепетала она.

– Да, – серьезно подтвердил рыцарь, – а то ведь еще могут пытать. Петр из Познани, я слышал, в таких делах мастер. Или на кол посадят, как моего друга Ульриха из Наумбурга. Слыхал о таком?

– Нет, – призналась Мадленка, чувствуя в горле ком.

– Ульрих, – продолжал рыцарь, – был двоюродный брат Боэмунда и его опекун. Боэмунд, надо тебе сказать, круглый сирота, и Ульрих был его единственным близким родственником, лет на десять старше или около того. Мы все трое были очень дружны. В Грюнвальдскую битву – ты о ней наверняка слышал – Боэмунд попал в плен, и долгое время мы даже не знали, жив он или мертв. Благодарение богу, мы отыскали его и заплатили за него выкуп, но только через несколько лет. Потом однажды отряд Ульриха в чистом поле встретился с поляками и вступил с ними в бой. В тот день удача отвернулась от нас. Ульриха схватили и привезли в Белый замок. Хозяин замка был самодур, без царя в голове, и он сказал, чтобы пленник целовал его сапоги, если хочет остаться в живых. Ульрих плюнул ему в лицо, и тогда его казнили. – Филибер тяжко вздохнул. – Боэмунд, когда узнал о его смерти, не сказал ни слова, но я-то лучше других знал, что это значит. – Мадленка затрепетала. – Он напал на замок, окружил его и предложил всем, кто захочет, беспрепятственно выйти за ворота до заката солнца, потому что после заката он возьмет замок приступом и не пощадит никого. Он дал рыцарское слово, что тех, кто пожелает уйти, не тронет, в противном случае, клянется господом, что все оставшиеся в замке заплатят за то, что смотрели на смерть такого доблестного рыцаря и смеялись над ним, когда он умирал. Они и впрямь смеялись и бросали в него грязью, когда Ульрих в корчах испускал дух… Белый замок был хорошо укреплен, и его хозяева решили, что могут пренебречь угрозами Боэмунда, никто не вышел из ворот. А ночью мы взяли замок и перебили всех, кого там нашли. Боэмунд приказал никого не щадить, мы и не щадили. Теперь и Боэмунда больше нет, значит, скоро наступит и мой черед.

Мадленка слушала рассказ, затаив дыхание. Теперь ей стало ясно, каковы были истинные причины жестокости, проявленной крестоносцами при взятии Белого замка. А ведь никто из поляков и словом не упомянул об Ульрихе из Наумбурга и его страшной смерти. Жестокость и решимость Боэмунда одновременно испугали и восхитили ее; если бы она могла, она бы точно так же расправилась с теми, кто убил Михала и ныне стремился избавиться от нее. Но чтобы отомстить за него и за себя, она не имеет права умереть. А Петр из Познани обещал уже на следующий день приняться за нее… Нет, так нельзя, надо опередить его во что бы то ни стало и выйти из темницы на волю.

– Послушай, рыцарь, – сказала Мадленка, – ведь ты же не хочешь околеть здесь в дерьме, а?

Филибер проворчал нечто нечленораздельное, что можно было при желании истолковать как согласие.

– И я тоже не хочу на кол, – продолжала Мадленка. – Надо нам подумать, как бы выбраться отсюда.

– Думаешь, я уже не думал? – иронически отозвался крестоносец. – Двух тюремщиков задушил голыми руками, да меня все равно поймали и, видишь, даже в цепи заковали.

– А снять их нельзя? – спросила Мадленка.

– Я пробовал, – признался рыцарь. – Похоже, они из миланского железа, черт бы его побрал. (Миланское оружие, броня и железные изделия славились тогда по всей Европе).

– Значит, не получится? – горестно резюмировала Мадленка.

– Выходит, что так.

Мадленка села на пол, подтянула колени к подбородку, обхватила их руками и задумалась. Нечаянно она хлюпнула носом.

– О, боже, – простонала она по-польски. – Как же здесь все-таки воняет!

Главного стража подземелья Диковских звали Адам. Это был невысокий, спокойный, даже медлительный, но чрезвычайно опасный человек с пытливым взглядом холодных серых глаз и левым ухом, у которого не хватало мочки. Подобно Петру из Познани, он не любил тратить слов попусту и ненавидел, когда его прерывали, особенно во время партии в кости с ксендзом Домбровским, и поэтому, когда их потревожил младший тюремщик, Адам уставился на него с плохо скрываемым раздражением.

– Убийца княгини буянит, – сообщил тот. – Никак не можем с ним сладить.

– Иду, – проворчал Адам. – Не мухлюй без меня, отче! – И, опоясавшись на всякий случай мечом, он пошел вслед за младшим тюремщиком и стражником, несущим дышащий жаром факел.

Они спустились по ступеням в подземелье, и, еще не доходя до входа в него, Адам своим натренированным слухом уловил удары кулака по двери и брань, которой осыпал их узник.

– Эй, ты! – заорал Адам. – Чего тебе?

Удары кулака тотчас прекратились.