Статский советник по делам обольщения - Валерия Вербинина

– Хи-хи!

– Хо-хо!

– Хе-хе!

– Ах, какая прелесть!

Такими замечаниями обменивались два господина средних лет, склонившиеся над столом, на котором лежали несколько фотографических снимков весьма и весьма любопытного содержания. Поскольку вы, мой благосклонный читатель, наверняка захотите в деталях узнать, что именно было изображено на фотографиях, я буду совершенно откровенна: на них фигурировали не цветы, не птицы, не кошки, не собаки и даже не парижские улицы, где сидящие за столом бывали так часто, как этого требовали их интересы.

Господина, который в данный момент находился слева, звали Альбер Пино, и по профессии он фотограф. Если бы вам посчастливилось жить в 80-х годах девятнадцатого века и вы столкнулись бы с нашим героем на улице, я могу вам гарантировать: вы бы не скоро забыли обладателя столь удивительной внешности. Пино был чрезвычайно высок и несуразно тощ, с длинными руками, впалыми щеками и орлиным носом, который как будто попал на его лицо с профиля какого-то совсем другого человека. Глаза у фотографа были почти черные, так что казалось, зрачок сливается с радужкой. Свои темные волосы, уже начавшие редеть, Пино расчесывал на идеальный пробор, одежду заказывал у лучшего портного и вообще заботился о том, чтобы выглядеть как можно лучше (хотя кое-кто и вправе мог счесть, что при таких внешних данных Альберту не стоило вообще так утруждать себя).

Сидящий справа от фотографа господин был полной его противоположностью. Если бы вы встретили мсье Эвариста Галлена, он показался бы вам настолько заурядным, что вы бы забыли о нем еще до того, как он скрылся из виду. В Пино, то ли вследствие его профессии, то ли по какой иной причине, все же проскальзывало нечто артистическое; что же касается Галлена, то он выглядел как типичный самодовольный буржуа. Он был приземист, с объемистым брюшком, на котором тускло сверкала золотая цепь, и рыжеватыми щетинистыми усами. Кроме них, на широком лице Галлена, подпертом тремя подбородками, не имелось ровным счетом ничего примечательного. Для полноты картины упомяну холодные водянисто-серые глаза, нос картошкой и несколько резко прочерченных морщин, которые только одним своим видом давали понять, что их хозяину палец в рот не клади – оттяпает вместе с рукой, а то и с обеими руками. И в самом деле, в кругу своих знакомых Галлен слыл человеком, который не только своего не упустит, но и чужое при этом прихватить не побрезгует.

– А он, однако, шалунишка, этот месье, – протянул Галлен, разглядывая фотографии, и хищно осклабился. – Какова поза, а? – добавил он, повернув к собеседнику один из снимков и ткнув в него пальцем.

Пино вовсе не считал себя ханжой, но при этих словах ему показалось уместным покраснеть, что он и сделал.

– О! Мсье Галлен…

– Видны даже некоторые попытки проявить фантазию, – продолжал, адски ухмыляясь, безжалостный колобок. – Особенно в моменте, когда этот вельможа пытается напялить себе на голову кружевные панталоны своей пассии.

Тут Пино не выдержал и расхохотался:

– Смотрите дальше, там не только это…

– Неужели? Гм, гм… Поразительно, сколько веков люди пытаются изобрести что-то новое в этой области, но если взглянуть на их выдумки непредвзятым, так сказать, взглядом…

– Хи-хи!

– Хо-хо!

– Ха-ха-ха!

– А он ведь наверняка считает себя ого-го каким молодцом, – вздохнул Галлен, закончив просмотр фотографий и укладывая их на стол. – Вы уверены, что ваших манипуляций в спальне этой дамы никто не заметил?

– Никто! – с жаром вскричал Пино, прижимая к сердцу худую костистую руку. – Право, мсье Галлен, вы меня обижаете… Мы же не в первый раз работаем с вами вместе! А идея со шкафом оказалась просто великолепной…

– Могу себе представить физиономию российского императора, когда он узнает, в какую историю вляпался один из его сановников, – с притворной грустью проронил Галлен. – Негативы у вас с собой?

– Разумеется, как мы и договаривались… Вот они.

Галлен одобрительно кивнул:

– Вы на славу потрудились, мой дорогой Пино. Поэтому справедливость требует, чтобы я вас вознаградил.

Он поднялся и подошел к висящей на стене очаровательной картине Фантен-Латура[1], изображающей букет сирени в прозрачной вазе. Зная, что Галлен не любит, когда на него смотрят в этот момент, Пино отступил к окну и сделал вид, что рассматривает сад. Хозяин дома кинул быстрый взгляд через плечо и открыл сейф, помещавшийся в стене под картиной.

Когда Пино вновь повернулся, на столе лежала увесистая пачка денег, а фотографий и негативов след простыл. Улыбаясь, Галлен вернул картину на место.

– Вот и все, – сказал хозяин дома.

– С вами чертовски приятно иметь дело, – не удержался Пино, пряча деньги. Считать их он не стал – по своим прошлым махинациям с Галленом фотограф знал, что тот никогда не станет надувать сообщника, который не попытается обмануть его самого. Даже у мошенников есть свой кодекс чести; проблема лишь в том, что он распространяется лишь на крайне ограниченный круг людей.

– Могу сказать то же самое о вас, мой дорогой Пино, – отозвался Галлен спокойно. – Хотя я и не верю в дружбу, любовь и прочую чепуху, о которой пишут романисты, все же с удовольствием выпью за дружбу с вами. Идемте. Антуанетта, должно быть, уже накрыла на стол.

Они перешли в столовую, где служанка заканчивала расставлять бокалы. Пино поглядел на нее и вздохнул. Она была старая, кособокая и хромая, а бородавок на ее лице было больше, чем звезд на небе. Фотограф не мог взять в толк, почему Галлен, который благодаря темным делишкам, которые он обтяпывал, имел доход больше, чем какой-нибудь герцог, держал у себя это уродливое создание.

– Можете идти, Антуанетта, – распорядился хозяин дома. – Дальше мы справимся сами.

– Сегодня хорошая погода, – невпопад ответила служанка.

– Антуанетта! – Галлен повысил голос. – Ступайте!

«Пародия на женщину» – как про себя определил Пино старую служанку – низко поклонилась, тряся головой, и заковыляла к дверям.

– Должен вам признаться, – не удержался фотограф, – я не совсем понимаю… – Он оборвал себя и поморщился. – Впрочем, это, конечно, ваше дело…

Галлен, мельком взглянув на него, переключился на стоящую на столе бутылку, с которой бережно стряхнул остатки пыли.