Я приветливо помахала библиотекарше – этой дряни – и бросилась за ней следом.

Бормоча себе под нос, Ева свернула на Коммон-Плейс-роуд. Ветер дул ей в лицо, и поля грязной розовой шляпки вздулись, как живот больного, страдающего газами. Она вошла в безобразный домишко с гниющими деревянными карнизами и водосточными желобами, забитыми листвой. Навес над крыльцом покосился, как и само крыльцо. В саду я заметила сломанное деревце. Кто-то согнул и скрутил ствол так, что обнажились древесные волокна. Хозяева дома и сада вряд ли счастливы, подумала я. Вы, наверное, решите, что я жестока, но я обрадовалась: дерево, чьи корни уже частично выкорчеваны и опалены, легче выдернуть из земли. Так и ребенка из несчастливого дома проще вырвать из привычной жизни.

Я толкнула калитку и ступила на гнилое крыльцо; трухлявая доска подо мной проломилась, взметнулась пыль, разбежались испуганные пауки, а я выдернула ногу из дыры и поднялась на террасу. В дверь я стучать не стала, а сразу подошла к окну и прижалась лицом к стеклу, надеясь подтвердить свои предположения о том, что внутри царит такое же запустение, что и снаружи. Они подтвердились, но тут меня бесцеремонно прервали. Что-то – точнее, кто-то – вцепилось мне в спину, принялось колотить меня, всхлипывать и брызгать слюной. Создание – это была женщина – видимо, решило, что я из ЖХОТ [18]. Я оттолкнула ее – она была тщедушной и не отличалась физической силой – и поняла, что передо мной, вероятно, мать девочки (у них были одинаковые мелкие зубы, разделенные широкими промежутками). Я протянула ей свой платок, а девочка тем временем выбежала из дома и набросилась на меня со спины. Такое поведение, видимо, было у них в крови. Очевидно, их предки таким образом набрасывались на антилоп, впивались в них зубами и загрызали до смерти.

Протянув заплаканной женщине свой платок, я незаметно вложила в него золотой сертификат [19]. Та развернула платок, поднесла его к носу, опустила влажные ресницы и, увидев лицо достопочтенного Джорджа Вашингтона, бесстрашно приближающееся к ее ноздрям, нацеленным на него, как торпеды, замерла. Поспешно достав купюру из платка, она с необычайным проворством сложила ее одной рукой и сунула за корсаж. А затем высморкалась.

Ее дочь так и висела на мне, вцепившись в мою спину зубами и когтями, как кровожадная росомаха. При этом она рычала, но не очень убедительно и страшно, так как не выговаривала часть гласных звуков. У членов этой семейки явно был талант оставаться расчетливыми даже в моменты кажущегося смятения. Это лицедейство меня ничуть не возмущало, скорее, восхищало и вселяло радостный оптимизм, ибо я чувствовала, что, невзирая на настроения дочери, мать можно переманить на свою сторону деньгами.

Впрочем, я не хочу, чтобы вы решили, будто я даю взятки родителям всех своих учеников! Это вовсе не так, но в данном случае мне показалось, что поощрение будет не лишним.

Схватив девочку за руки, я брезгливо отцепила ее от своего воротника и поставила перед собой на пол. Вскоре та перестала бороться; несмотря на хронический кашель и легкую аритмию, заставляющую мое сердце скакать и ухать среди ночи, я все еще сильна, как бык.

– Мама хочет тебе кое-что сказать, – проговорила я. Меня передернуло при виде ее сопливого носа и злобных сверкающих глазок. Даже когда мы отмыли ее, отчистили и вывели паразитов, она не стала милым ребенком. Впрочем, именно ее полная неспособность вызывать симпатию расположила меня к ней. Негативная харизма тоже весьма притягательна.

Миссис Финстер (я зову ее «миссис», хоть и сомневаюсь, что она когда-либо была замужем) схватилась за корсаж, куда спрятала сертификат, и неуверенно произнесла:

– Ева, не груби этой леди. Ты должна… – Она вопросительно взглянула на меня.

– …пойти со мной, – договорила я сердечно, но не без внутреннего злорадства. – Ты будешь учиться в моей школе. Бесплатно, – добавила я, бросив взгляд на мать, которая льстиво заулыбалась, заставив меня поморщиться. – В нашей школе мы изучаем некромантию. Скорее собирай вещи. Возьми что-нибудь, что будет напоминать о доме. Одежду и обувь брать не надо – форму тебе выдадут.

Из-за заикания Ева Финстер (которой вскоре предстояло стать просто «Финстер», мы зовем учеников по фамилиям) не смогла даже ответить «да». Ей не давалась буква «д».

Поэтому она сказала «нет».

Но все равно пошла со мной.

Искренне ваша,

‘иректриса Сибилла ‘жойнс

P. S. Она обошлась мне в двадцать американских долларов – сущие копейки.

Но если все мы мертвы, к чему спешить, пытаясь поймать девочку, которая, сколько бы я ни бежала вперед по тропе, возникающей из моих слов, остается [неразборчиво]. И все же… поэтому я и цепляюсь […] если бы я только […].

[Шорох, шаги, учащенное дыхание.]

Но неужели я все-таки [неразборчиво]?

Но погоди-ка – есть все же способ определить! Если я мертва, моя преемница с минуты на минуту откроет для меня свое горло, чтобы я напомнила о своем завещании и ее обязанностях. Если же этого не случится, значит, я еще жива или возникла отсрочка; или еще что-нибудь. В таком случае я не смогу получить однозначный ответ. Но если это случится, значит, я определенно мертва, ибо я верю – нет, не просто верю, я уверена – я более чем уверена, что живой человек не способен вызвать тех, кто находится среди мертвых, но лишь временно. Хотя теперь, стоило мне задуматься об этом, я засомневалась.

Но клянусь, в этом есть смысл. Надо немедленно проверить мою теорию. Если я еще не умерла, я сделаю это, как только вернусь. Если умерла, велю кому-нибудь сделать это. В любом случае мы проверим мою теорию как можно скорее.

Теперь мне намного лучше. Я чувствую себя гораздо лучше. В моих туфлях появились дырочки. У ногтей – кутикулы. Я вновь замечаю детали, которые еще минуту назад ускользали. Мой платок закапан кровью. А вот и тропа; земля под ногами становится все тверже, тропа тянется к зарослям, а в роще, под деревьями, стараясь оставаться незаметной, ютится старая сахарная хижина [20]; кстати, мне всегда казалось, что хижина стоит на границе школьной территории, а то и нарушает ее; надо бы прояснить этот вопрос.