— Любители всюду совать свой нос, — пробормотал Адамберг. — Парни, которым однажды затолкают в горло хлебный мякиш.

— Ты хочешь затолкать им в горло хлебный мякиш? Зачем?

Адамберг развел руками.

— Ну так вот что я тебе скажу, hombre. Если ищейки пытаются залезть к тебе в дом, значит у тебя неприятности.

Адамберг дунул на горлышко бутылки, чтобы получился негромкий свист — с маленькой бутылочкой так не получится, справедливо утверждал Лусио, — и уселся на старый деревянный ящик, который его сосед поставил под буком.

— Ты сделал какую-то глупость, hombre?

— Нет.

— С кем-то поссорился?

— Вторгся на запретную территорию.

— Очень неразумно, amigo. Если вдруг надо будет спрятать что-нибудь или кого-нибудь в надежном месте, ты знаешь, где мой запасной ключ.

— Да. Под ведром со щебенкой, за сараем.

— Ты бы лучше положил его в карман прямо сейчас. Хотя тебе виднее, hombre.

На пластиковой скатерти, запачканной Эльбо, были поставлены три прибора. Кромс и Момо ждали Адамберга к ужину. Кромс приготовил лапшу с тунцом в томатном соусе, это был вариант риса с тунцом и томатами, который он подавал на ужин несколько дней назад. Надо попросить его внести в меню хоть какое-то разнообразие, подумал Адамберг. Но тут же отказался от этой мысли: не стоило из-за надоевшего тунца критиковать сына, которого он так мало знает. Притом в присутствии Момо, которого он знает еще меньше. Кромс накрошил немного рыбы на скатерть рядом со своей тарелкой, и Эльбо принялся жадно клевать эти крошки.

— А ему гораздо лучше.

— Да, — согласился Кромс.

Адамберг никогда не испытывал неловкости, если в компании, где он находился, вдруг наступало молчание. У него не возникало инстинктивной потребности сказать что-нибудь, все равно что, лишь бы заполнить паузу. Как он говорил, тихий ангел может летать туда-сюда сколько вздумается, ему это не мешает. Сын, по-видимому, унаследовал от него это свойство, а Мо был слишком напуган, чтобы предложить тему для разговора. Но на Мо пролетающий тихий ангел действовал гнетуще.

— Вы дьяболист? — робко спросил он комиссара.

Адамберг непонимающе взглянул на молодого человека. Он с трудом пережевывал то, что было у него во рту. Тунец, приготовленный на пару, — самая жесткая и сухая еда на свете: вот о чем он думал, когда Мо обратился к нему со своим вопросом.

— Я не понял, Мо.

— Вы любите играть в дьяболо?

Адамберг добавил себе в тарелку томатного соуса. Немного подумав, он решил, что у молодежи в том квартале, где жил Мо, «быть дьяболистом» или «играть в дьяболо», вероятно, означает «вести игру с дьяволом».

— Иногда приходится, — ответил он.

— Но вы не профессиональный игрок?

Адамберг перестал жевать и выпил глоток воды.

— Кажется, мы говорим о разных вещах. Что ты называешь «дьяболо»?

— Это такая игра, — покраснев, объяснил Момо. — Два маленьких конуса из резины, соединенные вершинами, посередине намотана веревочка, концы которой прикреплены к двум палкам, — объяснил он и показал, как игрок, взяв в руки палки, крутит и подбрасывает на веревке этот двойной конус.

— А, вот что такое дьяболо, — сказал Адамберг. — Нет, я в эту игру не играю. И в йо-йо тоже.

Мо снова уткнулся в свою тарелку, разочарованный этой безуспешной попыткой завязать разговор и лихорадочно подыскивая другую тему.

— Это и в самом деле важно для вас? В смысле, этот голубь.

— Тебе они ведь тоже спутали ноги, Мо.

— Кто «они»?

— Сильные мира сего. Которые решили тобой заняться.

Адамберг встал, отвернул краешек занавески, прикрепленной к двери, и выглянул наружу. Он увидел сад в свете наступающих сумерек и Лусио, который сидел на ящике из-под фруктов и читал газету.

— Нам надо пораскинуть мозгами, — сказал он и принялся расхаживать вокруг стола. — Сегодня тут крутились две ищейки. Не беспокойся, Мо, немного времени у нас есть, эти ребята пришли не за тобой.

— Легавые?

— Вряд ли, скорее летучий отряд из министерства. Они хотят выяснить, какие у меня планы насчет семейства Клермон-Брассер. Есть одна проблема со шнурками от кроссовок, которая их беспокоит. Я потом тебе объясню, о чем речь. Это их единственное уязвимое место. Твое исчезновение напугало их до смерти.

— А что им здесь надо? — спросил Кромс.

— Узнать, не спрятаны ли у меня здесь документы, доказывающие, что против Клермон-Брассеров ведется неофициальное расследование. Иными словами, им надо проникнуть в дом в наше отсутствие. Мо больше не может здесь оставаться.

— Надо увезти его сегодня вечером?

— На всех дорогах полицейские кордоны, Кромс. Нам надо пораскинуть мозгами, — повторил он.

Кромс, нахмурив брови, затянулся сигаретой.

— Если они наблюдают за домом с улицы, мы не сможем посадить Мо в машину.

Адамберг, все еще прохаживаясь вокруг стола, подумал, что его сын, оказывается, способен действовать быстро и принимать прагматичные решения.

— Мы пойдем к Лусио, через заднюю калитку в его половине сада можно выйти на соседнюю улицу.

Внезапно Адамберг остановился и прислушался: в саду зашуршала трава. И в ту же минуту кто-то постучал в дверь. Мо уже успел выскочить из-за стола с тарелкой в руках и отойти назад, к лестнице.

— Это я, Ретанкур, — послышался звучный голос лейтенанта. — Можно войти, комиссар?

Вытянув большой палец, Адамберг показал Мо, где находится погреб, а затем открыл дверь. Дом был старый, и Ретанкур пришлось наклониться, чтобы не стукнуться головой о притолоку. Когда она вошла, кухня показалась маленькой и тесной.

— Я по важному делу, — сказала Ретанкур.

— Вы ужинали, Виолетта? — спросил Кромс: он словно расцвел при виде Ретанкур.

— Не имеет значения.

— Сейчас разогрею, — сказал Кромс, бросаясь к плите.

Голубь, семенивший по столу, направился к Ретанкур и остановился сантиметрах в десяти от ее руки.

— Смотрите-ка, он меня помнит! И вроде бы выздоровел.

— Да, но он не летает.

— И непонятно, в чем причина — в физическом состоянии или в психике, — очень серьезно произнес Кромс. — Я тут провел эксперимент: вынес его в сад, думал, он взлетит, а он знай себе клюет крошки, как будто забыл, что может оторваться от земли.

— Ну так вот, — сказала Ретанкур, усаживаясь на стул, который выглядел надежнее остальных. — Я внесла изменения в ваш план слежки за братьями Клермон.

— Он вам не понравился?

— Нет. Он слишком традиционный, слишком затянутый, слишком рискованный и без надежды на успех.