«Домашняя беседа» Аскоченского славилась своей реакционностью и обскурантизмом. В эпоху Великих реформ этот одиозный еженедельник никогда не рискнули бы выписать ни демократ, ни либерал. Однако в течение 18 лет раздел «Блестки и изгарь» читали не только крайне правые воинствующие консерваторы, но и их ожесточенные враги. Фельетоны этого раздела интересовали и демократически настроенных людей, ибо давали неиссякаемую пищу для острых насмешек. Фанатизм Виктора Ипатьевича не мог не провоцировать поэтов-сатириков. Поэт Дмитрий Минаев в своей иронической поэме «Ад» поместил его среди персонажей преисподней и заставил танцевать канкан, в 60-е годы считавшийся верхом неблагопристойности

Очевидно, что в пореформенной России «новые люди» и Аскоченский олицетворяли собой два разных полюса общественного мнения. Кому же сочувствовало образованное общество? Разумеется, «новым людям». Либеральные мамаши пугали своих детей не букой, а именем Аскоченского. Хотя подавляющее большинство образованных людей продолжали жить прежней традиционной жизнью, они терпимо относились к прогрессивным идеям, рассуждали об эмансипации женщин и не считали гражданский брак такой уж невозможной вещыо.

В эпоху Великих реформ Виктор Ипатьевич Аскоченский оставался едва ли не единственным убежденным и идейным противником новых веяний. Иногда ему удавалось найти не столько убедительные, сколько саркастические аргументы против морали «новых людей». Однако если в начале 60-х годов «Беседа» еще пользовалась популярностью у читателей, то постепенно ситуация менялась в худшую для издателя сторону. Крайняя религиозная нетерпимость Аскоченского оттолкнула от него его былых почитателей. В 70-е годы еженедельник постепенно терял подписчиков и влачил жалкое существование, а его издатель едва-едва сводил концы с концами. Судьба обошлась жестоко с непримиримым ревнителем семейных ценностей. Последние полтора года жизни он провел в отделении для душевнобольных Петропавловской больницы. Его жена горько жаловалась читателям «Беседы», что Виктор Ипатьевич «теперь, кроме значительных долгов, не оставил ей с четверыми детьми никаких средств даже и к дневному пропитанию»[221].

Молодые радикалы из числа современников Чернышевского и Писарева были убеждены, что поскольку мужчины в течение множества веков пользовались исключительными правами как в семье, так и в обществе, то в новейшее время они обязаны не только отказаться от этих прав, но и предоставить женщине максимальную свободу — социальную и сексуальную. «И тогда люди влюблялись и ревновали до безумия, несмотря на то, что молодежь того времени смотрела на ревнивца как на первобытного дикаря, как на пошлого, самодовольного собственника чужой души, не уважающего человеческого достоинства ни в себе, ни в других»[222]. Такие радикалы были готовы дать женщине столько свободы, сколько она сама была способна взять, — и в соответствии с этими взглядами поступали в своей частной жизни. «Новые люди» сознательно ставили себя в зависимое, подчиненное отношение к женщине. Наиболее решительные среди них ратовали даже за «жизнь втроём»: венчанный муж не считал для себя унизительным жить под одной крышей со своей фактически уже бывшей женой и ее новым гражданским мужем. Своеобразие ситуации заключалось в том, что такой муж из числа «новых людей» не только не претендовал на реализацию своих супружеских прав, но и видел в таком сожительстве под одной крышей зародыш качественно новых отношений между мужчиной и женщиной, полагая, что именно таким отношениям и принадлежит будущее. Разумеется, в реальной жизни число таких радикалов исчислялось единицами, но само их существование было весьма выразительной приметой времени. После выхода в свет в 1863 году романа Николая Гавриловича Чернышевского «Что делать? Из рассказов о новых людях», воспринятого «молодой Россией» как «библия прогресса», русское общество стало гласно обсуждать проблему «жизни втроём». Описанный Чернышевским любовный треугольник Лопухов — Вера Павловна — Кирсанов стал фактом не только истории литературы, но и фактом культуры пореформенной поры. Мыслящая Россия не воспринимала «жизнь втроем» исключительно как разврат. «Молодая Россия» трактовала такую форму семьи как проявление прогресса. Люди старшего поколения оценивали это иначе. Среди бумаг князя Петра Андреевича Вяземского после его смерти была найдена эпиграмма, датированная 1864 годом.

Итак, «жизнь втроём», став фактом культуры, не получила сколько-нибудь широкого распространения в быту. Иное дело фиктивные браки. Пока незамужняя девушка продолжала жить в родительском доме, она была совершенно лишена правоспособности, поэтому ни о какой её самостоятельности не могло быть и речи. Чтобы обрести личную независимость, девушка должна была либо бежать из дома, либо выйти замуж. После выхода в свет романа «Что делать?» русское общество испытало настоящее поветрие фиктивных браков. «Тогда было такое время, что всё получало общественный характер, всё являлось во множественном числе. И подобных фиктивных браков было тогда немало. Фиктивный брак был, конечно, мерой отчаянной. Он являлся последним средством для выхода, когда не оставалось никаких других средств»[224]. Молодые люди, притязавшие на то, чтобы считаться передовыми, расценивали фиктивный брак как наиболее эффективное средство высвобождения женщины. Девушка, живущая в родительском доме, благодаря такому браку обретала вожделенную самостоятельность, а её фиктивный муж — сознание исполненного долга[225].