Филипп вообще не понимал, что с ним происходит. Он позвонил Йену и буднично сообщил, что фирмы больше нет, а после попросил найти агента для продажи его берлинской квартиры. Йен сначала онемел, а потом пришел в ярость и долго говорил что-то про слюнтяев, подкаблучников и жертв Хеллоуина, для которых нет ничего святого и у которых вампиры высосали последние мозги. Филипп улыбаясь, спокойно выслушал его и сообщил, что скоро женится на Джессике.

— Если она, конечно, согласится, — добавил он поспешно.

— Да ты еще и деляга! — вскричал шокированный Йен. — Послушай, что с тобой сделали эти паршивые янки?!

Филипп ничего не ответил ему. Возможно, его лучший друг был прав, назвав его слюнтяем, потому что сегодня ему снова придется очень тяжело прощаться с Селин. Он прекрасно понимал, что все было предрешено с самого начала, но, когда увидел ее снова рядом с собой, его решимость жениться на Джессике слегка пошатнулась.

На всякий случай он отвел глаза в сторону, чтобы ее стройная фигура, обтянутая узким платьем, не вводила в искушение, и протянул Селин новенькую кредитную карту:

— На, возьми. На память.

— О, спасибо. Кредитка… Только как я ее тебе верну? Понимаешь, мы можем уехать…

— Уехать? Куда?

— Ну… путешествовать. Ты же сам хотел, помнишь?

Филипп смотрел на нее и пытался понять: это детская наивность или тщательно замаскированный садизм?

— Не понимаю, при чем тут Сеймур. Или при чем тут мои желания?

— Ну как ты не понимаешь! — Она взяла его лицо в ладони. — Глупый! При чем, при чем! При мне! Ты подал классную идею — путешествовать. И мы с Сеймуром едем. Уже скоро.

Филипп вздохнул: нет, все-таки детская наивность. Он освободил лицо:

— На, возьми. Это твоя кредитка. Я завел счет на твое имя. Там лежит огромная сумма. На эту сумму ты сможешь купить себе жилье в Нью-Йорке и безбедно жить еще несколько лет.

Она тут же отдернула руку и посмотрела на него во все глаза:

— Что это такое?

— Кредитка. Бери, это тебе.

Она замотала головой, отступая от него:

— Фил, ты в своем уме? Что ты наделал? Это все твои деньги?

— Ничего, я компенсирую. Йен продаст квартиру в Берлине. И… я продал фирму.

— Ты сумасшедший! Какого черта! — Селин зашагала по комнате туда-сюда.

— Все в порядке.

— В каком порядке?!! Ты же разрушил всю свою жизнь! Филипп, что ты наделал!..

— Селин, поверь мне, это Мелочи. Как раз это — можно исправить.

— А что нельзя?

— То, что ты уходишь. Вот это действительно разрушило мою жизнь.

Она пропустила мимо ушей его реплику и снова замотала головой:

— Я никогда не приму этого, слышишь? Никогда!

Он меланхолично пожал плечами:

— Тогда я просто выброшу эту карту. И деньги пропадут. Как хочешь, они мне не нужны. Они по праву принадлежат тебе.

— Но это нонсенс! Почему мне? По какому праву?!

— Потому.

— Но мы даже не были женаты!

— Я не хочу, чтобы ты голодала или продавала себя… Я решил изменить твою судьбу.

— Это слишком громкое заявление для смертного человека. Даже я сама не могу изменить свою судьбу.

— А все-таки дай мне попробовать?

— Зачем тебе это нужно? Что тебе за дело до меня? Теперь это забота Сеймура или того, кто будет после него.

— Я с самого начала хотел тебя спасти, помнишь?

— Ну помню. Но это сумасшествие, Фил.

— Значит, я сошел с ума.

Она вдруг подошла и погладила его по голове, как всегда — нежно и словно кота.

— Ничего страшного. Ты забудешь меня, женишься на Джессике, у вас родятся дети…

Филиппу вдруг стало тошно, и всё то, о чем он мечтал еще вчера, вдруг показалось примитивной буржуазной сказкой. Не ее устами надо произносить все эти слова. Не устами Селин.

Потому что голос Селин может побуждать только к одному — к искушению. Он побуждает перечеркнуть свою жизнь и уйти — в холодный осенний дождь. На поиски Истины…

Он вскочил, отбрасывая ее руку, и вдруг заорал:

— Нет!!! Ты слышишь — нет!!! Ты заберешь эти деньги!!! Заберешь, или я буду преследовать тебя до конца жизни, чтобы знать, что с тобой все в порядке!!!

На несколько минут повисла жуткая звенящая тишина. Филипп покачал головой, словно приходя в себя:

— Извини. Я правда схожу с ума.

— Ничего, это скоро пройдет. Как только я уйду, так и пройдет…

— Селин, ты что? Ты в своем уме? Куда ты уйдешь?!! Ты в чужом городе. Ты не сможешь одна!

— Это я-то не смогу одна?!

Она принялась хохотать. Филипп мрачно смотрел на нее. Почему за ее смехом всегда таится отчаяние? Она смеется, чтобы доказать всем и самой себе, что все хорошо. Она смеется, когда ей плохо. Бедная, бесприютная девочка.

— Я знаю, что нам делать.

— Кому «нам»?

— Нам троим. Вы должны пожениться и меня удочерить! Ха-ха-ха! Ну что, хорошая идея? Ха-ха-ха! Тем более что я никогда, не видела своих настоящих родителей!

Филипп молча ждал. Он понимал, что они оба запутались. Он понимал, что поступает нехорошо. Но больнее всего ему было осознавать, что Селин, его маленькая глупенькая Селин, кажется, понимает больше него и видит дальше него. Он обнял ее и прижал к себе.

— Мудрая маленькая девочка. Ты возьмешь эти деньги и даже не будешь думать обо мне. Я все восстановлю. Это — мелочи.

Селин покачала головой, подхватывая сумку и останавливаясь в дверях номера:

— Я никогда не возьму этих денег, Фил. Я — бродяга, но не аферистка. И, может быть, это — мое единственное достоинство.

Огни города растворялись в тумане. Филипп устало смотрел в иллюминатор, чувствуя, как наваливается сон. Когда он прилетит — будет утро. Прекрасное берлинское утро. И проталины. И запахи весны. А когда он подъедет к дому — его родному домику в Дорфе, за заборчиком на клумбах будут виднеться первые ростки подснежников, которые посадила его мама.

Солнечные лужи на чистой мостовой, Йен со своими глупыми шутками, по которым Филипп скучал, Луциан, ворчливый и сердитый за его долгое отсутствие, машина, томящаяся в гараже… Завтра. Завтра — тринадцатое февраля. Надо съездить в Берлин, купить кольцо. А послезавтра к нему приедет Джессика. Да-да, он правильно поступил. Да, он ни в чем не сомневается.

Филипп блаженно улыбнулся, вспомнив, как они «прощались» вчера. Как умирали и заново рождались в объятиях друг друга, как любили неистово и нежно, искренне и глубоко. И как сверкнули в уголках ее глаз две слезинки, когда он как бы между прочим бросил: