пару домашних булочек. Это стало молчаливой традицией – Ронни и его семья хотели выразить почтение Джеймсу, и тот не счел возможным отказаться. Тем более в его деле, как бы он ни хотел сделать все один, понадобятся помощники. И Ронни прекрасно подходил на эту роль – исполнительный, честный и верный. Последнее важнее всего – где в раздробленном парламентской машиной реформ Лунденбурхе Джеймс нашел бы еще такое верное сердце.

– Это? Один изобретатель пытается сдвинуть эту неповоротливую страну с места. Признаюсь, с удовольствием посмотрю, как у него это получится.

– А кого он ищет, сэр?

– Кого? Наверное, тех, кого искал бы любой другой изобретатель, метящий повыше: хороших механиков, крепкие руки, горящие энтузиазмом сердца…

Вот ирония, подумал Джеймс, что два человека одновременно жаждут одного и того же. Как жаль, что не все можно отыскать, просто дав объявление в «Вести Тамессы».

– Надеюсь, у него все получится, – искренне сказал Ронни, изучая заметку. – А это правда, что в этой… паровой машине будет женщина? И что она будет управлять ею, как мужчина лошадью?

– Скорее как мужчина кебом, – улыбнулся Джеймс. – Было бы интересно посмотреть на это. А тебе?

– Еще как, сэр! Жаль, что на эту Выставку надо покупать билеты. У меня есть некоторые накопления, но билет очень дорогой, а отец никогда не позволит потратить деньги на такого рода дела. Глупости, скажет, вот и весь разговор.

– Однако… Думаю, тебе не пришлось бы тратить деньги, вздумай ты кого-то сопровождать?

– Вот дела… Кого бы я мог сопроводить, сэр?

– Например, меня? – Джеймс едва не рассмеялся, глядя на растерянное лицо мальчишки. – Возможно, я соберусь туда и как-нибудь возьму тебя с собой.

– О! Это было бы так интересно! А вам туда зачем, сэр?

– Я хочу стать меценатом. Знаешь, что это?

– Знаю, сэр. Отец говорит – когда деньги девать некуда, тогда и… ой!

Джеймс не выдержал и расхохотался в голос.

Он уже объяснял Ронни, что находится здесь инкогнито и не собирается никому раскрывать свою личность – ему пришлось выдержать этот разговор после объявления намедни Парламентом права на смерть. Сначала, правда, он выпил полбутылки бренди в своей мансарде под крышей. Возможно, если бы не бренди, он бы не рискнул настолько довериться тринадцатилетнему сыну садовника.

Однако что-то в этом определенно было.

И определенно так было веселее, чем вершить судьбу мира в одиночку, подобно героям древних баллад.

– У меня в самом деле есть деньги, которые я хотел бы вложить в развитие науки. Видишь же, как мало я могу в моем положении? А я всем сердцем радею за Бриттские острова. Это же мой дом.

– Вы очень щедрый человек, сэр, – сказал Ронни. – Матушка говорит, у вас большое сердце.

– Твоя матушка очень добрая женщина.

– Я скажу ей это! Она будет счастлива, что вы такое сказали!

Джеймс улыбнулся.

Может быть, он и вправду возьмет с собой Ронни – не в сам день открытия, конечно, но потом… Когда все утихнет. Потом.

* * *

Несколькими часами позже Джеймс Блюбелл прогуливался по набережной взад и вперед, время от времени поглядывая на часы. По-хорошему, ему не следовало бы носить эти часы-луковицу, надежно отсчитывающие минуту за минутой, в людных местах. Ему следовало вообще избавиться от них, как от слишком приметной вещи, вещи знакомой, столь часто демонстрируемой ранее.

Но он не мог избежать искушения…

Часы подарил отец на десятилетие, и с тех пор юный Джеймс не расставался с ними ни на миг. Носил в кармашке жилета на всевозможные мероприятия и постоянно пользовался возможностью незаметно, как ему казалось, подсмотреть время. Его завораживало, как черные острые стрелки медленно крутились по белому циферблату с высеченным серебром гербом Блюбеллов на ней. Сама луковица часов выглядела произведением искусства. А главное, часы издавали звуки, они щелкали, тикали и стали, наверное, первой любовью юного принца – любовью, которая после переросла в настоящую страсть к часовым механизмам.

Часы, конечно, были с ним, когда начался бунт.

Единственная вещь, которую он смог забрать из дома, перед тем как его дом рассыпался в прах. Сам Вороний дворец, где они когда-то жили, еще стоял. Как и дворец правления – возвышался, величественный и прекрасный, на противоположном берегу Тамессы. Точно могильный камень, выточенный руками искусного мастера… Воистину искусного: Джеймс точно знал, что фэйри приложили руку к постройке обоих зданий много веков назад.

Но Вороний дворец был всего лишь местом, где королевская семья жила – и погибла от рук негодяев, которые заняли помещение и наслаждались незаслуженным богатством.

Настоящим сердцем Лунденбурха стал Парламент, основанный Чэйсоном Уолшем во дворце правления.

Символ красивой, свободной власти. Люди освобождены от гнета короля-тирана и вольны сами вершить свою судьбу! Давайте созидать, а не разрушать! О, как смешно звучат эти призывы теперь, когда спустя шесть лет все стало гораздо хуже, чем было.

Справедливость и свободу невозможно построить на крови.

Джеймс щелкнул крышкой часов и поднял голову.

– Вы опоздали. Как и всегда. Что за ужасная ханьская привычка.

– Вы позвали меня сюда, чтобы отчитать? – хмуро спросил Юй Цзиянь.

Он стоял перед ним, кутаясь в слишком холодное для этого времени пальто, без шарфа, но в перчатках и шляпе, скрывающих биомеханический протез. Джеймс окинул его беглым взглядом от макушки до пят, прежде чем ответить:

– Нет, я позвал вас отобедать. И не поверите, как сложно выяснить, где именно вы живете. Ваша домохозяйка настоящий цербер.

– Она знает, что я не люблю, если меня беспокоят. Особенно подсовывая записки под дверь.

– Вынужден просить у вас прощения, но вы так стремительно сбежали…

– Я хотел вас найти. Извиниться… за это, – кивнул Цзиянь и снова поежился. – Я повел себя некрасиво.

– Извинения приняты, – Джеймс махнул рукой в перчатке. – Я что, настолько страшен? Время меня изменило, но не настолько же…

– О, сэр. Боюсь, из нас двоих время изменило именно меня, – грустно улыбнулся Цзиянь, невольно касаясь металлической накладки на веке.

– Уверяю вас, я даже не заметил. Итак, обед? Мы пойдем в не самое публичное место, но, надеюсь, вы понимаете, что для вашей же безопасности вам стоит называть меня Адамом?

– Как скажете, сэр.

Джеймс не спеша двинулся вниз по набережной.

– Вы, наверное, удивлены. Все задаетесь вопросом: что он делает здесь? Он сумасшедший? Почему он затаился и не прячется, неужели совсем не хочет жить? И как так совпало, что Право на смерть объявили именно тогда, когда мы столкнулись лицом к лицу?

Его трость равномерно стучала по мостовой. Цзиянь вздрагивал так, словно каждый удар отзывался у него в