– Папа, чего ты добиваешься? Нам уехать, да?

Отец молчал.

Шура заводился:

– Нет, так легче всего! Вы хорошие, мы плохие! Ты скажи, нам уехать, да?

– А что это изменит?

В этот момент он почувствовал такое отчаяние и такую безграничную ненависть к отцу, что хотелось наказать его, чтобы тому стало больно и он запомнил бы это на всю свою жизнь.

У него прилила кровь к голове. Неужели это было, неужели он мог ненавидеть папу, и он такой же, как все, как Рита, и ничего нельзя изменить? Наверное, есть проблемы, которые не решаются, и хорошо, что так получилось с Гришкой. Так он думал впервые, а может, всегда забывал, что раньше уже думал так же.

Маргарита вдруг поднялась с кровати, накинула сумку на плечо и молча вышла из квартиры.

На пятнадцатилетие окончания школы решили собраться классом у Ленки Катаевой, бывшей отличницы, ныне супруги серьезного человека. Она теперь жила в пятикомнатной квартире с евроремонтом у Речного вокзала. Они с Борцовым этот факт заранее обсудили и расставили акценты, как они умели, когда оставались вдвоем. Заранее договорились приходить без жен и мужей, тем более что серьезный человек отъехал в командировку. Перспектива бодрила, хотя прорывалось легкое чувство вины перед Мариной. Но та все сразу поняла и даже одобрила. Да Шура в этом и не сомневался. Зашел Борцов, болтал с родителями и периодически ныл, что Шура, как всегда, не мог собраться к его приходу. Вечно его надо ждать. В комнату вошла Марина, и родители деликатно ретировались. Внимательно посмотрела на Борцова:

– Какой ты сегодня красивый…

Борцов отвел глаза и запыхтел. Шура никогда не мог понять, куда девались вся его язвительность и ироничность, когда в разговор вступала Марина. Он поспешно сказал:

– А Вадик всегда хорош, разве нет?

Марина захохотала, а Борцов побагровел и сник.

– Ведите там себя хорошо, мальчики! Свобода пьянит. Доверяю тебе своего мужа, Вадик. Чтобы привез в целости и сохранности. – И она опять захохотала.

Борцов взглянул на нее зло и затравленно:

– А если не привезу?

– Ой! Что ты такое говоришь? – И она закатила глаза. – Шурик, он меня пугает…

Борцов резко встал:

– Я тебя жду у подъезда.

Шура взорвался:

– Я не понимаю, что ты его дразнишь?!

– Ох ты, боже мой, какие мы нежные! Вот подумай, Шурака, что я такого сказала? Ну что?

И действительно, ничего она такого не сказала. Пошутила, а тот завелся. Надо будет с ним поговорить. По дороге он никак не мог найти подходящий момент для разговора. Только когда подходили к Ленкиному дому, решился. Сказал, что не понимает, что они с Мариной не поделили, и что Вадик ставит его, Шуру, в неудобное положение. Он понимал, что разговоры эти в пользу бедных и что Борцов отшутится – и все будет как всегда.

– Стерва она. Лживая стерва.

Шура остановился:

– В глаз захотел?

Борцов переминался с ноги на ногу, будто бы грелся, хотя на улице было тепло. Шура легонько толкнул его в плечо. Тот поднял глаза. Шура чувствовал, что уже не может остановиться:

– Треньдеть ты любишь, а как до дела доходит, сразу в кусты! А может, я чего-то не знаю?!

Борцов вздохнул:

– Ладно, Шурик, прости. Все ты знаешь! Во всяком случае, мне тебе рассказать нечего. Просто я ее чувствую. Она добрая, только когда силу чует. Но если кто-то слабину дал…

– Какую слабину? Кто ее дал? Ты можешь выражаться яснее?

Борцов отвернулся, будто что-то увидел:

– Короче, она только сильных любит.

Шура нервничал. Что-то было не то, он чего-то не понимал.

– А кто слабых любит? Ты что, дурак?

Борцов усмехнулся:

– Сам ты дурак. Не дай бог разозлишь ее или фигня какая случится, она с тобой церемониться не станет, а вот с говном смешает.

Он повернулся и пошел в сторону подъезда. Больше они на эту тему не говорили, но именно тогда он ощутил какую-то тайную гордость за Марину. Он даже стыдился своего чувства, но ничего не мог с собой поделать. Все-таки он в ней не ошибся, самого Борцова скрутила. Такая женщина дорогого стоит.

Шура проснулся от легкого шороха. Полежал, вслушиваясь. Шорох повторился. Кто-то скребся в дверь. Он посмотрел на часы. Было около двенадцати. Обычно он так рано не ложился, а сегодня уснул почему-то. Оказалось, что он и дверь не запер. В подъезде было темно, и он спешно зажег свет. Маргарита стояла, прислонившись к стене, и ее напряжение мгновенно передалось ему. Он посторонился, и она вошла. Прошла в комнату. Села на стул:

– Я посижу у тебя, ладно?

Шура кивнул.

– Выпить хочешь?

Она покачала головой. Шура начал неуклюже собирать постель, но все валилось из рук, простыня не складывалась, и он чертыхался. Рита засмеялась:

– Самое время постель стелить. Давай я тебе помогу.

Она встряхнула подушку, провела рукой по простыне. Шура перехватил руку. Ждал реакции. Рита замерла, потом, не вынимая у него руки, схватила край одеяла. Он осторожно освободил вторую руку и прижал к себе. И тогда увидел ее глаза.

На следующий день решили на работу не идти. Гарин названивал по обоим телефонам, номер определялся, и они зачем-то замолкали. А когда звонки прекращались, долго хохотали.

– Так ему и надо, упырю этому!

– Здрасьте, пожалуйста! Что он тебе сделал?

Рита скривилась:

– Не люблю жлобье!

Пили кофе с тостами. Маргарита долго и основательно намазывала мягкий сыр на хлебцы, Шура жмурился от удовольствия. Раньше он не понимал, почему его израильтяне так любят. Жалкое подобие нормального сыра. А сейчас вдруг почувствовал вкус.

– Рит, я, конечно, все понимаю, но тут недопонял… Что ты там говорила про женщину.

Она удивленно посмотрела на Шуру:

– Какую женщину?

– Ну, ты вроде женщиной хотела стать… В каком смысле?

Рита помрачнела, и он пожалел, что начал этот разговор.

– Я родить хотела. Ходила по врачам, на Мертвое море ездила. Мне даже хорошие прогнозы давали. А потом поняла, что фигней занимаюсь. Как тут родишь? Все-таки для этого два человека нужно. И чтобы оба хотели. Правда?

Шура сдержанно кивнул.

– А у меня таких людей не было.

– Что, ни одного?

– Ни одного.

Шура почему-то обрадовался. Потом поспешно вздохнул, чтобы она этого не почувствовала.

– Ты не бойся, Шурик, я к тебе не для этого пришла.