Цин Ши хуанди и выдвинули усики шлема. После этого Каген и Нкале совершенно так же совместили себя с застывшими по бокам трона телохранителями, а я опустился к его подножию и слился с писцом…

Удивительно!.. Чувство жажды и голода мгновенно исчезло. Просто как не бывало… Мысли писца проникли в мое сознание и сосредоточились на человеке, который сейчас подходил к императору. Ли Сын!.. Страшная зависть, страх и ненависть обуревали писца. Если бы он мог убить или оклеветать этого проклятого царедворца, он бы сделал это немедленно. Но Ли Сын был недосягаем. Хитрый карьерист, политический деятель и философ, он пользовался безграничным доверием императора и был его главным советником… Цин Ши нарочно оставил разговор с Ли Сыном под самый конец приема и вызвал его последним, когда все другие чиновники покинули зал…

Пожилой, хилый на вид человек, с желтым лисьим лицом, почти не сгибаясь, подошел к трону и остановился всего в двух шагах от императора. Но заговорил он только после того, как, повинуясь одному лишь движению бровей Цин Ши, стоящая у дверей стража удалилась и за нею закрылась дверь… Писец опустил глаза, чтобы не выдать своего волнения.

— Говори! — негромко приказал император.

— Ваше Величество повелели мне, и я написал… — Ли Сын поклонился и поднял к глазам шелковый свиток. —

«Минуло время, когда Поднебесная была разъединена и повсюду царила смута. Каждый правитель действовал себе в угоду и следовал тому учению, которое ему нравилось. Ныне Ваше Величество объединили империю, установили единый трон, и стало ясно — где белое, а где черное. Но различные учения еще продолжают существовать, и те, кто сожалеет о прошлом, распространяют их. Исходя из этих учений, они критикуют указы Вашего Величества и обсуждают их в переулках. Они считают заслугой иметь различные мнения и думать иначе, чем император. Это следует запретить»…

— Ты имеешь в виду учение Конфуция?

— Да!.. Этот философ жил почти три века назад и, хотя говорил: «Пусть отец будет отцом, сын — сыном, а государь — государем», он имел в виду совершенно другое. Он считал, если кому-то покажется, что ты плохой государь и как человек не соответствуешь этому званию, тебя можно свергнуть — вот что! Это учение — ужасная крамола, которая должна быть истреблена. И те, кто распространяет эту крамолу, должны быть истреблены…

Сердце писца сжалось от страха, а на спине выступил холодный пот. И он сам и его друзья были последователями Конфуция. Закон, которого добивался Ли Сын, означал гибель для них, для их семей и единомышленников… Писец еще ниже опустил голову… «Негодяй! — думал он про себя по-китайски, — карьерист!.. Мерзавец!.. Убийца!.. Казнить людей только за то, что они мыслят!..»

— Продолжай, — сказал Цин Ши.

— «Крамолу следует искоренить… Изъять все литературные сочинения: «Книгу песен», «Книгу истории» и изречения всех философов. Сжечь!.. Казнить либо клеймить лицо и ссылать на каторжные работы — строить Стену и рыть каналы — каждого, кто через 30 дней после объявления приказа не изъял этих книг»…

— Да будет так! — минуту подумав, сказал Цин Ши. — Ты можешь назвать тех, кого необходимо казнить?

— Если Ваше Величество мне прикажет… Для блага империи!

Цин Ши сделал знак писцу, чтобы он записывал. Ли Сын начал называть имена. Он произносил их так тихо, что даже телохранители не могли расслышать, кого он называл. В глазах писца потемнело — имена его ближайших друзей следовали одно за другим. Он все время ждал, что сейчас Ли Сын назовет и его…

— Остановитесь!.. Что вы делаете!.. — Александр Петрович наполовину высунулся из императора и с негодованием размахивал руками.

Это было невообразимое зрелище — раздвоенный человек на троне. Две головы, четыре руки и одно туловище! Один молчал и был каменно неподвижен. Другой прямо-таки бесновался…

— Дураки!.. Идиоты!.. — кричал он, стараясь привлечь к себе внимание императора. — Что вы делаете, Цин Ши?!. Разоряете страну… Лишаете крестьян земли и превращаете их в рабов!.. Собираетесь уничтожить лучших писателей и философов!.. О, вы — безумец! Знаете, чем это кончится? Через пять или шесть лет великое крестьянское восстание разнесет на части созданную вами империю!..

Наверно, он еще не вполне проснулся, иначе бы сообразил, что никто, кроме нас, не может его услышать. А нас он не видел — каждый был с кем-нибудь совмещен. Когда Александр Петрович вдруг замолк и начал озираться по сторонам, не понимая куда мы делись, я встал, чтобы показаться ему на глаза. Кажется, он понял, потому что кивнул мне и, не проронив больше ни слова, бессильно откинулся на спинку трона. Теперь там снова сидел один человек.

Ли Сын продолжал называть имена. Мне захотелось узнать — кто же он в действительности: подлый доносчик и карьерист или на самом деле верит, что истребление книг и ученых полезно для государства. Я шагнул вперед и совместился с Ли Сыном… Он верил! Он искренне хотел укрепить власть императора и создать новые законы, такие, чтобы…

Не знаю уж, какие еще законы он собирался создать. Перед моим лицом мелькнули измазанные тушью руки, и хилое тело царедворца с хриплым криком повалилось к моим ногам. Писец душил Ли Сына за горло. Ли Сын мычал и судорожно бился в его руках. Лицо его из желтого становилось лиловым… В следующий момент копье одного из телохранителей пронзило писца насквозь. Тяжело дыша, Ли Сын поднялся с пола. Телохранитель выдернул копье из спины распростертого на ковре писца, и хлынувшая из раны кровь залила белый шелк свитка, размотанный на полу. Ли Сын поднял свиток и, сокрушенно покачав головой, стал стряхивать с него капли крови.

В продолжении всей этой сцены Цин Ши даже не пошевельнулся. Ни один мускул не дрогнул на его лице… Теперь он сказал:

— Посмотри, всех ли кого ты назвал, записала эта собака?

Ли Сын поднес свиток к глазам. Несколько строк в нем были густо замазаны тушью.

Дальше шли строки, которые были написаны уже после того, как я покинул тело писца.

— Ну? — спросил император.

— Он проклинает Ваше Величество, — мгновенье поколебавшись, сказал Ли Сын. — А дальше — прощальное письмо его матери, жене и детям…

И тут, впервые за все время, улыбка появилась на лице императора.

— Хорошо, — сказал он, вставая с трона. — Письмо будет им вручено… перед казнью. А список имен… Ты сам