— Это большая ошибка. Вы не понимаете…

— Когда вы улетаете, Херри? — спросила я.

— В следующую среду. Вы не могли бы познакомить меня спокупателем?

— Мы даже не знаем, кто он, Херри.

— Да, конечно, — он совсем по-русски бросил окурокв кадку и побрел к выходу.

— Жаль беднягу, — сказала я Лаврухе.

— Что делать… Все получает только победитель. То естьмы. И новый владелец картины, естественно. Поехали в Зеленогорск, Кэт.

…Как и следовало ожидать, правильная Жека вовсе не разделяланаших восторгов. Целый час мы сидели на покосившейся терраске Жекиной дачи,стараясь убедить ее в том счастье, которое нам привалило.

— Как хотите, — Жека воинственно поджимала бледныегубы. — Но ни копейки из этой суммы я не возьму…

— Ты хотела сказать — ни цента… Это же доллары, Жека!Целая куча долларов, — в очередной раз пробубнил Снегирь. — Тырешаешь все свои проблемы до конца жизни. Ты и крестники. Живете припеваючи напроцент с капитала, Лавруху-младшего устраиваем в Итон, Катысу-младшуюустраиваем в Оксфорд…

— Нет. Это плохие деньги…

— Послушай! — Лавруха уже начал терятьтерпение. — Мы никого не убили и не ограбили в темной подворотне. Мыпросто воспользовались шансом, вот и все.

— Они принесут беду, я это чувствую, — с тех пор,как Быкадоров бросил Жеку, в ней, по ее утверждению, открылись экстрасенсорныеспособности. — Давайте просто забудем о них, раз уж так все получилось.Откажемся… У меня дети, и я хочу жить спокойно.

В концовке общей беседы я не участвовала. Переубедить вчем-то упрямую Жеку было дохлым номером.

По террасе бродили сонные расплавленные тени, отяжелевшие отзноя насекомые падали в чашки с шампанским, и где-то за деревьями вздыхалзалив. И меня вдруг пронзило чувство острой зависти к миру вокруг. Тени никогдане лжесвидетельствовали, насекомые — не крали картин, выдохшееся шампанскоеникогда не запугивало настоящего владельца доски, а заливу и в голову бы непришло выставить краденую вещь на аукцион. А мы с Лаврухой были мелкимизлодеями и портили природе всю ее отчетность.

— Жека! — по-прежнему канючил Снегирь. —Подумай сама, Жека… Мать-одиночка с двумя детьми. Они же растут… А твой батикне продается ни черта. И твоя акварель. А когда детки попросят у тебя компьютери золотые серьги в уши — вот тогда-то ты и наплачешься…

Почему Снегирю так важно было выпросить у несчастной Жекииндульгенцию, я так до конца и не поняла.

— Даже если я буду подыхать от голода, я никогда невоспользуюсь вашими погаными деньгами! — надменно заявила Жека.

— Ну-ну, — Лавруха отодвинул стул иподнялся. — Идем, Кэт. Как видно, наша подруга страдает патологическойчестностью. А это требует хирургического вмешательства.

Возле самой калитки он обернулся и заорал:

— Ты дура, Евгения!

А потом по очереди поцеловал вертевшихся под ногами двойняшеки снова не удержался:

— Ваша мама — дура, дети. Идиотка. Так ей и передайте.

…Всю дорогу до Питера мы молчали: визит к Жеке оставилтягостное впечатление, круговой поруки не получилось. Честная Жека была нашимслабым местом, я никогда не подозревала в своей аморфной подруге такойнесгибаемости, такого железобетонного упрямства. И не могла понять, почему Жекатак противится деньгам. Ведь не убили же мы никого в самом деле. Разве чтоподняли то, что плохо лежит. Девять человек из десяти поступили бы на нашемместе точно так же. Пошла ты к черту, Жека!..

— Ты ведь тоже так думаешь? — наконец-то нарушилмолчание Лавруха, и я вздрогнула.

— Ты о чем?

— О Евгении. Ты ведь тоже думаешь — “пошла ты к черту,Жека”!

— Читаешь мысли. Ладно, подождем немного. Лето скорокончится, грибов не будет и клюквы тоже. Никакого подножного корма. А когда ейв очередной раз не дадут пособие на детей, сама к нам приползет.

— Будем надеяться, — Лавруха подвел черту поднашими отношениями с Жекой, которые вдруг стали зыбкими и совсем неправильными.

…Мы расстались в метро. Напутствуемая Снегирем (“ничего,скоро будем в персональном бронепоезде раскатывать, старуха”), я перескочила насвою ветку и спустя двадцать минут уже была на заплеванной, до боли родной“Василеостровской”. Под ногами плавился асфальт, распаренные бомжи клянчилипустые бутылки, шла бойкая торговля газетами, мороженым и шаурмой изсобачатины. И я вдруг подумала о том, что скоро расстанусь со всем этим.

Расстанусь без сожаления.

Расстанусь и найму себе телохранителя из нацменьшинств.Такого же преданного и узкоглазого, как титовский Жаик. Еще более преданного иузкоглазого. Мои будущие деньги к этому обязывают и это позволяют. Я будубогатой сукой, я перевезу на Невский вывеску своей галереи, я смогу летать в Париж,Лондон и Нью-Йорк на все престижные аукционы, я соберу команду профессионалов иначну сдавать их напрокат всем желающим приобретать картины и вещи инкогнито…

— …Куда прешь, тварь! Глаза разуй! — облаяла менякакая-то толстая бабища с авоськами.

Я открыла было рот, чтобы сладострастно огрызнуться, нототчас же закрыла его. Не стоит обращать внимание на такие мелочи, когдавпереди тебя ждут сияющие вершины.

Вершины стали еще более ослепительными, когда я увидела одиниз титовских джипов, припаркованных возле моей парадной. Мальчик не соврал, онувяз во мне и хочет видеть. Ну что ж, белая полоса продолжается.

Когда я приблизилась на расстояние контрольного выстрела вголову, из джипа вышел Жаик и привычно обшарил меня глазами.

— Привет, — сказала я. — Термос привезли?

— Сколько вам нужно на сборы? — он даже неудостоил меня ответом.

— На какие сборы?

— Вы знаете. Мне нужно отвезти вас к хозяину.

— А если я не соглашусь?

— Исключено, — его узкие глаза вспыхнули предупредительнымсветом “Высокое напряжение”. — Будете разбираться с ним сами. Я тольковыполняю приказ.

Шаг влево, шаг вправо — расстрел. Все понятно.

— Вы подниметесь со мной? — кротко спросила я.

— Да. Если это необходимо.

В сопровождении телохранителя я поднялась в квартиру.Телохранитель, верный психологии предбанников, остался в коридоре, а я уселасьв кресло и обвела глазами комнату. Полированная стенка с хрусталем (память опокойной бабушке), люстра, сработанная под маковки Кижей (память о покойнойтетке), три пейзажа (привет от Лаврухи) и гобелен с чайками, похожими наотъевшихся уток (привет от Жеки).

И Пупик.

Пупик не обратил никакого внимания на титовскоготелохранителя. Он вспрыгнул ко мне на руки и потерся спиной о мой подбородок.