Бортач крякнул, метнулся к парашюту, лежащему на откидном сиденье, и наспех застегнул на себе лямки подвесной системы. Затем он быстро открыл дверцу, матерно выругался и шагнул за борт.

Федорыч родился в рубашке. В курсантскую бытность ему доводилось прыгать с парашютом, но, как известно, это занятие у членов летных экипажей особой любовью не пользуется. Прыгнули три-четыре раза, освоили предмет, да и довольно.

Потом летчики, штурманы, стрелки, операторы и бортачи всеми честными и не очень способами увиливают от этих малоприятных тренировок. Как говорится, меньше рискуешь, дольше живешь. Адреналина в крови им хватает и от ежедневных полетов.

Федорыч успел покинуть горящий борт на высоте сотни метров. Он камнем пролетел половину этой дистанции, кувыркаясь и продолжая злобно материться. Прибор принудительного раскрытия парашюта на малой высоте не сработал, и бортачу пришлось рвать вытяжное кольцо. Но и после этого купол выбирался на свободу не особенно быстро.

Лишь в двадцати метрах от земли он наполнился воздухом. Подвесная система с силой дернулась. Лямки больно впились в тело борттехника.

Из лесочка доносились частые хлопки. Рядом противно жужжали пули.

Но все это мало беспокоило пожилого техника. Главное, что купол исправно белел над его головой, и скорость падения намного замедлилась.

Горящая «восьмерка», раскачиваясь, плавно подходила к земле.

– Кажись, сядут, – сказал себе Федорыч, удовлетворенно хмыкнул и приготовился к встрече с родимой планетой.

Он прокатился по сухой траве, освободился от лямок, дополз до удобной ямки, достал из кармана комбинезона пистолет и осторожно высунул голову из укрытия.

Теперь ему надо было смотреть в оба. Уцелевший член экипажа сбитого воздушного судна всегда являлся желанной добычей для бандитов из ИГИЛ.

«Ми-24», дежуривший на высоте, дал еще один ракетный залп по «зеленке». В это время вторая машина села рядом с горящей «восьмеркой» и приняла на борт ее экипаж.

Потом командир «двадцатьчетверки», находящейся в воздухе, заметил купол парашюта, белевший перед лесочком. Неподалеку в ямке лежал кто-то из экипажа в летном комбинезоне и отстреливался от небольшой группы духов. Те немного отдалились от леса и, кажется, намеревались взять его живьем.

– А вот хрен вам на всю бородатую рожу! – процедил командир боевой вертушки.

Времени на принятие решения было ничтожно мало. Он заложил крен, поймал в прицел боевиков и нажал на гашетку управления пушечным огнем.

Длинная очередь из тридцати снарядов молнией ушла вперед. Как минимум половина из них накрыла духов, спешащих по открытому пространству к члену экипажа транспортного вертолета.

Этого оказалось достаточно. Пилот продолжил выполнять маневр. Он не видел результатов своей стрельбы, но точно знал, что его товарищ будет спасен.

Так оно и получилось. Пилот закончил вираж, снова вышел на боевой курс и увидел, что бедолага уже бежал к «Ми-24», молотившему винтами. Там, где снаряды накрыли боевиков, темнела вспаханная земля и лежали недвижимые тела.

Весь экипаж подбитой «восьмерки» выжил и был успешно эвакуирован с ровного поля близ селения Руман.

«Ми-24» взлетел и воссоединился в воздухе со своим собратом. Они стали догонять транспортник, ушедший вперед.

После обстрела с земли вертолетчики решили продолжать полет к цели на минимальной высоте. Такое вот пилотирование над пересеченной местностью всегда было делом непростым. Далекий от авиации обыватель спросит: мол, что сложного в том, чтобы лететь на пяти метрах? Научился и порхай в свое удовольствие.

Но не все так просто.

Если бы поверхность земли была ровной, как теннисный стол или гладь спокойного озера, то выдерживать такую высоту было бы легко. Однако на пути вертолета постоянно встречаются холмы и взгорки, высокие деревья и искусственные препятствия в виде зданий, линий электропередачи, заводских труб, вышек. Все эти моменты нужно своевременно отслеживать, менять курс и траекторию полета.

За получасовую прогулку на предельно малой высоте пилот теряет в весе до одного килограмма. Количество нервных клеток, погибших за это время, увы, никто никогда не считал. Это первое.

Во-вторых, подобные полеты, как правило, выполняются на скоростях, близких к максимальным. Своевременно фиксировать складки местности и препятствия, внезапно появляющиеся впереди, крайне сложно. А если к тому же пошаливает погодка, и видимость составляет всего полторы-две тысячи метров, то задача усложняется в разы.

В-третьих, в боевой обстановке экипаж должен следить не только за высотой и рельефом. Не успеешь опомниться, как из неприметного буерака полоснет очередь из крупнокалиберного пулемета или вылетит ракета. Потому пилотам приходится вращать головами во все стороны и только вполглаза посматривать вперед и на приборы.

Наконец, четвертое и последнее – это страх. Да, без него тоже не обходится. Первые полеты на предельно малых высотах всегда сопровождаются немалым испугом. С годами, по мере приобретения опыта и уверенности, это чувство притупляется, но не исчезает полностью.

Оно и не должно атрофироваться, ибо является нормальной человеческой реакцией на опасность. В реальной боевой обстановке, когда противник может с любой удобной точки расстрелять твою машину, страх только помогает сохранить жизнь экипажа, сберечь вертушку и выполнить задачу, поставленную командованием.

В двадцати километрах от Румана группа из трех вертушек воссоединилась и взяла курс на Эр-Сабах.

– Двести шестой, я триста пятнадцатый. Ты как? – поинтересовался ведущий пары «Ми-24».

– Хреново, – очень конкретно ответил командир «восьмерки».

– Что у тебя?

– Техник ранен. Борт получил несколько пробоин. Падает давление масла в левом движке.

– До точки дойдешь?

– Надеюсь.

– Двести пятьдесят потянешь?

– Нет. Иду практически на одном движке. Сто восемьдесят – это максимум.

– Понял. Сопровождаем тебя на ста восьмидесяти.

Бортача с уцелевшей «восьмерки» зацепило осколком фугасного снаряда. Кусок металла распорол кожу на шее и щеке, но к счастью, не задел аорту. Крови тот потерял немало, но после оказания экстренной помощи лежал в грузовой кабине на брезентовых чехлах и чувствовал себя удовлетворительно.

Его рабочее место занял спасенный бортовой техник, сорокапятилетний мужик, к которому на аэродроме все обращались уважительно, по отчеству. Мол, Федорыч. Вид у него после череды приключений был невозмутимый, будто он и не прыгал на старости лет с парашютом, не открывал принудительно купол, не шмякался об землю и не отстреливался от напиравших духов. Этот человек спокойно сидел на своем штатном месте между пилотами и поглядывал на показания приборов. Он куда более переживал за подраненный левый двигатель, чем за собственное состояние.