Мне стало совсем нехорошо после этих слов; я задрожала от шока.

– Я поправлюсь?

– Мне очень жаль, – ответил он, немного помолчав, – но миокардит, да еще такой сильный, как у вас, обычно не проходит.

Он говорил об этом на удивление буднично.

Меня захлестнула волна ужаса.

– А как же мой ребенок? Что будет с ним? Я смогу выдержать роды?

– Это не моя область компетенции, – пояснил он, – но к вам скоро придет кто-нибудь из акушеров.

– Но ведь вы должны что-то знать, – настаивала я. – Вы наверняка обсуждали с ними мой случай, либо сталкивались с этим раньше.

– Скоро к вам придут акушеры и ответят на ваши вопросы, – повторил он.

Я разочарованно нахмурилась.

– Вы так и не сказали мне, что случится. Я умру? Или моя болезнь излечима?

Он снял очки.

– В какой-то степени мы можем улучшить ваше состояние. Мы можем откачивать жидкость из легких, чтобы вы лучше себя чувствовали. Если вам не станет хуже, мы выпишем вас через неделю-другую. Нужно поддерживать ваше здоровье, чтобы ребенок рос и развивался.

– Что потом? Я смогу родить?

– Я ничего не могу сказать, – вздохнул он. – Мне ясно только одно – сейчас ваше сердце работает на таком уровне, что вам необходима трансплантация.

Трансплантация сердца? Это было слишком непостижимо, чтобы я могла это понять! Мне все казалось страшным сном.

Я попыталась сосредоточить свое внимание на фактах, опасаясь, что у меня случится нервный срыв.

– Когда это будет?

– Трудно сказать. Прежде всего мы должны поставить вас на очередь. Далее это будет зависеть от того, как далеко вы окажетесь в этом списке и насколько скоро удастся найти подходящего донора.

– Как долго я проживу без нового сердца? – спросила я. – И переживет ли мой ребенок трансплантацию?

Доктор снова надел очки и поглядел на меня поверх линз.

– Во-первых, на поиски донора уйдет какое-то время, и, если даже мы найдем его завтра, невозможно предсказать исход хирургической операции, если речь идет еще и о ребенке. Но вы должны понимать, что ваш ребенок вам не помогает. Он забирает у вас энергию и кровь. Недаром говорится, что ребенок в животе – самый жадный из всех паразитов.

– Вы серьезно? – разозлилась я. – Вы только что назвали паразитом моего ребенка?

Он выставил перед собой руку.

– Я не собирался вас обидеть, но вы должны сознавать опасность, в которой оказались. Ваше сердце сейчас испытывает большие стрессы.

Я схватила маску и несколько раз глубоко вдохнула кислород. Этому доктору явно не хватало профессионального такта. Мне хотелось швырнуть в него подушку. Жаль только, что не было сил.

Я снова отложила маску в сторону.

– Скажите, доктор, я доживу до родов?

В это время в палату вошла темноволосая женщина в белом халате.

– А-а, доктор Миллс. – Доктор Вогн повернулся к ней. – Можно вас на минутку?

Они вместе вышли. До меня доносились еле слышные обрывки фраз. Я поняла, что они обсуждали за дверью мой случай. Через несколько минут они вернулись ко мне.

– Пациентка спрашивает, сможет ли она родить, – сказал доктор Вогн.

Я повернулась к доктору Миллс, стройной и привлекательной женщине. Вероятно, ей было около сорока. Она носила модные очки в черной пластиковой оправе, а ее длинные темные волосы были завязаны в конский хвост.

– Пациентку зовут Надия, – поправила его я.

Доктор Миллс улыбнулась и пожала мне руку.

– Я рада познакомиться, Надия. Кажется, у вас была нелегкая ночь.

– Это еще мягко сказано.

Она потрепала меня за плечо.

– Не волнуйтесь. Вы в хороших руках. Мы приложим все усилия, чтобы позаботиться о вас и о вашей малышке.

Тут доктор Вогн заявил, что ему нужно посетить других пациентов, и мы остались вдвоем с доктором Миллс. Мне не было жалко, что он ушел.

Доктор Миллс подвинула стул ближе к моей койке.

– Значит, миокардит?

– Да, – ответила я. – Не повезло мне.

Она с сочувствием глядела на меня.

– Вас интересует, сможете ли вы родить.

– Да.

– Ну… – Она помолчала. – Как специалист, я бы не советовала вам этого. Сейчас ваше сердце в таком состоянии, что у вас не хватит сил на нормальные роды. Я могу рекомендовать вам вот что: продержитесь следующие шесть недель, чтобы ребенок подрос и стал жизнеспособным. Тогда мы сделаем кесарево.

Я обдумала эту новость и тут же отбросила свои предыдущие планы, включавшие травяной чай и отказ от лекарств.

– Но если мое состояние ухудшится? – спросила я. – Мы сможем сделать кесарево раньше?

Мне нравилось, что доктор Миллс ничего не скрывала от меня, не пыталась меня утешить, а говорила все прямо.

– По статистике, – сказала она, – у плода сроком двадцать четыре недели шансы выжить составляют лишь шестьдесят процентов, а шансы на неблагоприятные последствия для умственного развития семьдесят процентов. Чем дольше ваша дочка пробудет у вас в животе, тем лучше для нее. Мне бы хотелось довести вас, по крайней мере, до тридцати недель, а если у вас не наступит ухудшения, то и до полного срока.

– Что вы скажете насчет пересадки сердца? – спросила я.

– Это сложная вещь, – вздохнула она. – Вероятнее всего, кесарево мы сделаем раньше.

Я пыталась представить, как я, такая слабая, выдержу серьезную операцию.

– Мое сердце работает лишь на двадцать пять процентов. Я не умру во время кесарева?

– Конечно, риск большой, – сказала доктор, – но вас будут оперировать блестящие специалисты. А после этого у вас появится больше сил для трансплантации сердца.

Я надела на лицо кислородную маску и послушала успокаивающий ритм фетального монитора.

– А если донор найдется быстро? – спросила я. – Ребенок перенесет трансплантацию сердца? Доктор Вогн как-то туманно говорил об этом.

У меня вообще создалось впечатление, что он был готов пожертвовать ребенком ради моего спасения.

Доктор Миллс пожала плечами.

– Лучше всего отложить трансплантацию и дождаться рождения ребенка.

Внезапно я почувствовала усталость и даже закрыла глаза.

– Ладно, – сказала я. – Давайте планировать кесарево.

Доктор Миллс встала.

– Хорошо. У вас есть кто-нибудь, кто будет вам помогать в ближайшие недели? Вам нужно будет беречь силы. Ваши родные живут в этом городе?