Уже ясными утрами, когда на землю ложился морозец, Алексей открыл глаза. Ясные, не затянутые болью и мутью беспамятства. Приподнялся. Улыбнулся неуверенно подбежавшей к нему Параше.

— Где я?

— У моей бабки, барин. Не тревожься. Рана твоя позади.

Алексей оглядел избу.

— Откуда я здесь?

— Я тебя принесла. Беспамятного.

Алексей сощурился, припоминая…

В тот день его эскадрон сопровождал пушечный парк. С ним, в одной паре, охраняли обоз казаки Платова. Бесшабашные и озорные. Не столько охраняли, сколько искали по округе поживы. И надо было, чтобы встречь колонне выхватились из рощи драгуны противника большим числом. До двух полурот, не менее.

Алексей развернул эскадрон и повел в атаку. Волох скакал рядом, стремя в стремя. Врубились в самую вражью гущу. Засверкали сабли, выбивая искры, стали падать наземь раненые, бешено заржали кони. Волох вертелся поджаренным чертом, не подпуская к командиру французов, перехватывая, отбивая удары сабель и пик. И не заметил в боевом азарте, что сзади насел драгун с длинным палашом, которым раз за разом пытался достать спину или голову бедового казака. Даже полоснул по крупу его коня, и, наконец, подняв коня на дыбы, изготовился обрушить страшный удар — удар, усиленный и весом коня, и тяжестью клинка.

Алексей успел развернуться, поднял на пути вражьей стали свою, отбил палаш и с изумлением увидел, что в руке его остался эфес с коротким зазубренным обломком. Секунда замешательства, и на мощном галопе налетел на него молодой офицер, беспощадно нацелив в грудь тяжелую пику. Алексей, не выдержав удара, упал на землю. Волох бросился к нему, отбиваясь сразу от четырех насевших драгунов. Однако коня его подрубил снизу лежавший возле Алексея француз; конь рухнул, всем телом придавив Волоху левую ногу.

Кто-то подскочил к нему, пытаясь помочь. Кто-то, спешившись, склонился над Алексеем, но тут откуда ни возьмись вылетела сотня казаков. Французы смялись, сгрудились, развернулись и помчались к роще. Их гнали, били и добивали, а после вдруг из рощи ударила картечь. Казаки рассыпались, стали охватывать веером батарею. Изрубили артиллеристов, испортили пушки, взорвали заряды. А когда вернулись на поле боя, Алексея найти не смогли.

Волох хмуро высказывал догадки:

— Захватили поручика или как?

Старый князь возражал:

— Которые захватили? Ишь, удирать взялись. Ищи, есаул. Найдешь — до государя дойду, а Георгия тебе обеспечу.

— Нешто в награде дело, ваша светлость? Алексей вам старший сын, а мне он — младший брат, уж не обессудьте. Коли, не дай бог, в плен попал — выручу. Заместо него к супостату пойду.

Неутешно… Но надежда жива. Кто-то из гусаров заметил перед схваткой среди дерев то ли мужиков из деревни, то ли ихних баб. Прятались за стволами, наблюдали. Может, кто из них и подобрал Алексея. Надо искать…

Жози-Луизе Бургонь от Ж.-О. Гранжье.

«Милая Жози! Спешу уведомить тебя, мой амур, что до сих пор жив и относительно здоров, несмотря на яростное старание мужиков русских и казаков. И до сих пор храню в душе своей твой незабвенный и очаровательный облик. Целую твои руки и все остальное твое, что позволишь отважному драгуну.

Войне не видно конца. Но, к сожалению, все больше за то, что конец этот будет гибелен и бесславен. Мы не знали, на что замахнулись. А теперь не знаем, как выбраться из этой дикой и негостеприимной страны. Нас ненавидят! И есть за что, коли мы берем по праву победителя все, что нам нужно. А нужно нам все! Мы бедствуем. Плохо питаемся, холодно спим, лошади наши получают очень скудно. Так что и не знаю: то ли мы на них, то ли они на нас. Грустно, моя резвая малышка. Посылаю тебе с оказией (наш славный аптекарь вскоре отправляется во Францию за всеми медикаментами — ибо их у нас совершенно не имеется) маленький подарок. Это колечко на цепочке я снял с груди поверженного мною русского офицера. Молодого и красивого врага.

Как это было? Мы со своей ротой охраняли в дремучем лесу застрявшую из-за нехватки лошадей батарею. Случился мимо нас русский конвой под охраной эскадрона гусар. Мы ударили на них. Сшибка была жестока…

Мой противник, замешкавшись, выручая товарища, попал, как жук на булавку, на мою пику. Удар был силен, удар сбил его с лошади. И как схватка несколько сместилась в сторону, я соскочил с коня, чтобы посмотреть, что сталось с офицером, с моим врагом. Жив ли? Не нужна ли ему помощь благородного воина?

Я наклонился над ним. Он был бездыханен. Расстегнув его доломан, я увидел в его груди нанесенную мною рану. Глубокое сожаление охватило меня. Но, милая Жози, на войне как на войне. Не ты — так тебя. Судьба к одним благосклонна, к другим беспощадна.

На шее его висел образок и вместе с ним, на серебряной цепочке, тоненькое колечко. Видимо, знак любви невесты или любовницы. Но как ему оно уже без надобности, я справедливо подумал, что это колечко как раз на один из твоих изящных пальчиков, кои я страстно (но мысленно, к сожалению) целую.

Тут же на груди его, совсем рядом со страшной раной, нашел я записную книгу и перелистал ее. Вовсе не от того, что часто в таких книжках имеют обыкновение хранить ассигнации. Но обнаружил там лишь несколько листов писем на французском языке и засохший листок с дерева клена. Тоже, видимо, памятный знак. Прочесть эти письма я не успел, поскольку из леса вдруг вывалилась толпа мужиков с вилами, и мне оставалось только вскочить на коня и вручить свою судьбу его резвости.

Записная книга осталась там же, на груди его. Я успел забрать только его седельные пистолеты, очень хорошей работы. И что удивительно — не французской, а русской. Оказывается, у них есть тоже мастера. И мастера весьма умелые. А конь его мне не дался.

Как бы то ни было, милая Жози, если я вернусь из этого страшного похода, то вернусь не с пустыми руками. Правда, с опустошенной душой…

Целую тебя всю, вдыхаю волшебный аромат твоей нежной шейки. Твой Жан-Огюст, преданный тебе и преданный судьбою.

Ж.-О. Гранжье».

Алексей набирался сил день ото дня. Порывался вернуться в полк. Параша удерживала его жаркой лаской, бабка — холодной строгостью.

— Слабой ты ишо, солдатик. Коня у тебя нет, а пешим далеко не уйдешь.

Стал выходить из дому, прогуливаться, укреплять слабые, ровно ватные ноги.

Дом бабки-ведуньи стоял одиноко в глухом лесу. Таком глухом, что по ночам слышался поодаль, но невдалеке, тоскливый волчий вой. Избушка неказиста, неошкурена. Крыта тесом, заросшим мхом и дурной травой. По кровле разбежались яркие, в белых крапинах, мухоморы; на коньке весь день сидел молчаливый нахохлившийся ворон в поседелых от старости или мудрых перьях.

— Заместо курицы он у бабки, — смеясь, говорила Параша. — Токо вот яйца не носит.

Иногда черный кот взбирался на крышу и садился рядом с вороном. Они хорошо ладили, друг дружку не обижали. «Колдовское гнездо», — думал Алексей. И не ошибался. Бабка ведала тайные лесные тропы, полезные травки, подкармливала, задабривая, корочкой хлеба лесного хозяина, а тот пособлял ей и обильной ягодой на болотах, и крепенькими как капустные кочерыжки белыми грибами, иной раз подбрасывал в неведомо откуда взявшийся силок крупного зайца, а то и глухаря либо тетерку.