— Ваше благородие! Пардон! Зачем с моего дома стреляешь, мерси? Этот князь, принс по-вашему, он там сидит, не вылезает, а ваши солдаты из моего дома стреляют. А еще французы!

Подбежал заполошенный капрал, вытянулся, отдал честь.

— Огонь прекратить! — Алексей выпрямился в седле. — Убирайтесь вон! Этот дом предназначен для принца Лессенса!

Капрал махнул егерям, крикнул, чтобы прекратили обстрел.

— А как же быть? Дом разбойники захватили!

— А вот я их сейчас живо укорочу. Дорогу, капрал!

— Господин капитан! — капрал попался из служак. — А предписание? Оно есть?

— Вот мое предписание, — Алексей почтительно кивнул, точнее — склонил голову, в сторону Волоха, каменно застывшего в седле. — Не резон вам, капрал, карьеру портить.

Алексей тронул коня, выехал на середину улицы и громко закричал в окно, из которого торчало закопченное жерло адмиральской пушечки:

— Мсье! Предлагаю вам сдаться! Из вашего орудия только валенками стрелять. По воронам и голубям. Да лошадей пугать по праздникам. Вам не будет большого худа, если сдадитесь. До семи раз грехи прощаются. Выходите под мою команду. Можно с оружием. Вперед! А вы, капрал, убирайтесь со своими дураками.

Изумленный капрал прокричал в окна егерям, чтобы выходили и строились. Они и вышли. Каждый в свободной от ружья руке что-нибудь да нес. Кто бронзовый канделябр, кто портрет в золоченой раме, кто вазу из фарфора. Купец бросился было выхватывать свое добро, но капрал на него цыкнул и помахал перед носом шпагой.

А из дома Щербатовых вышел старый князь с перевязанной полотенцем головой, со шпагой в руке. За ним цепочкой потянулись дворовые мужики. И Кирилла среди них, в тулупе, тоже простоволосый, с вилами-тройчаткой в черной могучей руке.

Алексей махнул рукой:

— Станьте в строй! Шпагу в ножны! Вперед, шагом! Капрал! Я сдам пленных и вернусь, а вы поставьте возле дома караул. Охранять!

— Слушаю!

Отряд Алексея взялся конвоировать пленных. Купец заплясал возле князя:

— Попался! Князь! Тебя будут вешать! А я так еще и за ножки тебя подергаю — чтоб наверняка задохнулся в петле.

Волох — он ехал рядом с князем — вынул ногу из стремени и дал купцу знатного пинка под толстый зад. Купец от удара побежал почти на четвереньках, касаясь руками булыжника. А тут еще и Буслаев успел догнать его саблей плашмя — мол, не путайся, русский мужик, под ногами.

Алексей повел свой отряд с «пленными» к Тверской заставе. Шли опять малыми улицами, не торопясь, время от времени подгоняя ополченцев. В условленном месте встретились с отрядом Фигнера. Это был уже не купец, а французский офицер в окружении французских солдат. Объединились, вышли беспрепятственно за заставу, свернули в сторону, остановились в рощице.

Алексей соскочил с коня, обнял отца.

— Что с матушкой, где они?

Отец опять попытался поправить непослушный ус.

— Отправил в Калужское имение. Туда Бонапарта не пустим. Скоро погоним. Вот только дом жалко. Мы там жили, наши предки его строили. Вы там родились. Неужто на поругание оставим?

Подошел бравый Фигнер. Представился. Понял беспокойство старого князя.

— Это легко устроить, — сказал уверенно. — У меня среди офицеров много друзей. Выправим индульгенцию.

— Как так? — спросил князь.

— Очень просто. Вы обязуетесь из своего имения поставлять в армию Наполеона продовольствие и лошадей. В обмен — полная защита имущества и всех прав.

— Что? — левый ус князя стал торчком. — Я? Русский дворянин? Суворовский капрал? Буду поставлять продовольствие врагу и разорителю моего Отечества?

— Не спешите, господин полковник. — Фигнер был улыбчив. Как всегда — и в опасности, и в мирной беседе. — Это будет фикция. Бумага ничего не стоит. Охранная грамота. Военная хитрость.

— Господин подполковник, вы, похоже, человек бывалый и отважный. Бумага — фикция, она ничего не стоит. А моя честь? — тут князь подбоченился и постарался справиться с непослушным усом. — Изгоним супостата, начнем считать раны, нанесенные им нашей России, а я буду опозорен в качестве ее врага? Да враг-то получше будет, чем предатель. Враг — он чужой. А я — русский, дворянин. Нет, это решительно невозможно. Я благодарю вас за искренность в помощи, но лучше пусть погибнет отеческий дом, но не мое доброе имя. Прощайте, я иду воевать.

Алексей и Фигнер переглянулись, скрывая улыбки.

— Батюшка, мы все идем воевать. Никто на вашу… да и на нашу честь не покушается. Если вы в искреннем предложении господина Фигнера видите что-либо, вас угнетающее, оставим это.

— Я разделяю ваши чувства, господин полковник. Я сам лишился в этой войне и дома, и имения, и семьи. — Горько скривились при последнем слове губы. — И ежели бы для их спасения мне предложили низкий поступок, смею вас уверить, я ни на шаг не отступил бы. Но, согласитесь, какие-то меры необходимо принять. Нельзя нашим врагам оказывать удобные условия. Мы не дадим им наши дома для ночлегов, мы не дадим им наших женщин для удовольствия, мы не дадим им ни одной спокойной ночи, ни одного безопасного шага по нашей земле. — Фигнер побледнел, глаза его, напротив, сверкали, будто он давал страшную смертельную клятву.

— Вашу руку! — старый князь шагнул вперед, пожал Фигнеру руку и, не удержавшись, прижал его к груди. Отстранил, глянул в лицо. — Но только…

— У вас нет оснований мне не верить. У нас общий враг. Значит, и силы наши, и чувства — общие. — Фигнер обернулся, пронзительно свистнул, как дворовый мальчишка. — По коням! Рысью — марш!

Вернувшись под руку Давыда, Алексей не оправился от гнетущих тягостью дум. Ладно, если семейство в безопасности, но что там затеяла Мари? Да и Оленьку вовлекла в свою романическую авантюру.

«Что меня гложет? — старался он понять. — Ревность? Или опасения за глупых девиц. Не дай бог, придется им вступаться за этого Жана». На что способны разгневанные мужики, Алексей уже видел, знал и слышал. И, надо полагать, их злоба к неприятелю держалась не только его жестокостью, но и неутоленной злобой к своим угнетателям.

Алексей перечитывал Оленькино письмо, терзался. А за окном тем временем нарастал какой-то спорный шум. И в этом шуме вырастал и надвигался тучей грозный голос старого князя Щербатова. Никак с Давыдом не поладили? Алексей набросил ментик, загасил свечу, чтобы зря не светила, и вышел на крыльцо.

Перед домом стоял нерушимо Давыд, не в крестьянском наряде, а в полковничьем мундире, но все-таки с окладистой бородой. Под которой (или над ней) бродила добрая усмешка. Князь Щербатов грозил ему пальцем и требовал:

— Мы с вами ровня! Оба полковники! Я требую! Даже не по своему чину… Я требую дать под мое начало хотя бы эскадрон.

Давыд заметил Алексея, подмигнул ему и согласился: