Алексей выслал вперед Волоха. Тот зорким и опытным глазом выбрал место брода и повел за собой отряд. Такой пример генерала вдохновил солдат — дружно ломанулись в воду. Вмиг чистые воды ее взбаламутились, закипели. Всадники благополучно перебрались на другой берег, но несколько подвод безнадежно застряли колесами в иле. Стали распрягать, выкатывать усилиями солдат, закупорили брод. Следующие за ними, пытаясь обойти стороной, попали на глубокое место. Усилились крики, ржание и визг лошадей. А отряд Щербатова уже скакал по освободившейся значительно дороге, так как неудачная переправа придержала основную массу войска.

Волох, ехавший рядом с Алексеем, зорко вглядывался вдаль. Протянул руку с висевшей на ней нагайкой:

— Москва впереди, ваша светлость. Первопрестольная…

На Москве после сдачи Смоленска стало еще тревожнее. Обыватель суетился в растерянности. Боязливо расспрашивал и своих, домашних, и каждого встречного: «А правду ли говорят, что Наполеон Бонапартий хочет обратить нас в свою веру? А верно ли, что он ставит каждому против сердца клеймо Антихриста? А правда, что французский солдат лицом черен и ест наших малых детей? Да еще и без соли?»

Слухи, знамения, явления, голоса на кладбищах в полночь.

Из Москвы особенно после Бородина стали выезжать. Зажиточное население двинулось к заставам — ярославской, владимирской, рязанской да тульской. Те же, кому терять было нечего, набивали головы свои химерами да пророчествами. Отыскали подходящее в Апокалипсисе: падение Наполеона неизбежно, северная страна одолеет южную. Но лишь тогда будет избавлена Россия от напасти, коли встанет на ее защиту избранник Божий, имя которому Михаил. Оно и кстати пришлось: и Барклай, и Кутузов, и генерал Милорадович, и великий князь — все они Михаилы, выбирай из них кто тебе люб. (Все это, кстати, и мы проходили в смутные времена. Был и у нас надежа-государь, который все надежды наши похоронил и остался в недоброй памяти Михаилом Меченым.)

Но, надо сказать, что и люди не простые, образованные не избежали мистических настроений. Близкий к государю адмирал рассказывал, как наблюдал на пути к Петербургу в ясном небе два знаменательных облака. «Одно имело точное подобие рака с головой, хвостом, лапами и разверстыми клешнями». Другое было похоже обликом на страшного дракона. И они стали сближаться. И как сблизились, то рак своими клешнями оторвал дракону голову, и тот тут же рассеялся без следа. А за ним рассеялся и победивший его рак. Долго, сидя в коляске, размышлял адмирал: кто в эту войну будет рак и кто дракон? И напоследок рассудил так: «рак означал Россию, поелику оба сии слова начинаются с буквы Р». Эта мысль утешала адмирала всю дорогу.

К его весьма глубокомысленным размышлениям можно добавить и следующие. Рак — это Кутузов, Дракон — Бонапарт. Рак все время пятится, пятится, а потом — раз! И загрыз дракона. Правда, сам Михаил Илларионович свою победу пережил немного, растаял спаситель России как облако. Но не бесследно. Остался в благодарной памяти потомков умным, расчетливым и терпеливым полководцем.

Но вернемся в Москву. Граф Ростопчин держал себя странно. Выпускал за своей подписью патриотические и воодушевляющие афишки, кои, по оценке современников, писаны были «наречием деревенских баб и совершенно убивали надежду публики».

Опасаясь мятежа, нашел свой способ, редчайший по глупости, предупредить его — раздать оружие из кремлевского арсенала после молебна, который отслужил престарелый митрополит Платон возле колокольни Ивана Великого. После благословения, при всеобщем на коленях рыдании, Ростопчин обратился к москвичам:

— Как вы скоро покоряетесь воле нашего государя и голосу почтенного святителя, я объявляю вам царскую милость. В доказательство того, что вас не выдадут безоружными неприятелю, он вам позволяет разбирать арсенал: защита будет в ваших руках!

— Много благодарны! — загремело в толпе. — Дай Бог многие лета царю!

— Но вы обязаны, — поспешил граф, — при разборе оружия соблюдать порядок. Входите в Никольские ворота, получайте в руки оружие и выходите в ворота Троицкие.

Тут было не столько расчета, сколько хитрости. Ростопчин не успел принять надлежащих мер и вывезти из города арсенал — некогда было, афишки выпускал. Оставлять его неприятелю — за это можно и головы лишиться. Впрочем, так и так риска особого не было. Большая часть хранившегося в Кремле оружия была неудобна для употребления. Попросту говоря — непригодна. Может, с музейной стороны, с исторической старые кремневые ружья и пистолеты с изъеденными временем стволами, с ослабевшими пружинами курков и полок и были достаточно ценны, но боевое их применение составляло опасность не столько для врага, сколько для самого стрелка. Додумался граф и до того, что выпустил на волю воров и каторжников, дабы составить из них отряды сопротивления и поджигателей. Эта братия довольно широко порезвилась на Москве, не пуще завоевателя. Лавки, магазины, подвалы в богатых домах — вот была их цель и задача. И тут они преуспели. А их вклад в общенародную борьбу чаще всего заключался в том, что, сталкиваясь с французами при разграблении винного погреба, уж тут-то они проявляли чудеса патриотизма. Ни глотка вина супостату! Сами все выпьем.

Из письма Оленьки Алексей мог предположить — если, конечно, отец в Москве, — что он со своим «ополчением», скорее всего, занял их дом на Тверской. Чтобы не допустить в него захватчиков, предохранить от неизбежного разграбления.

Отчий дом… Что может быть ближе и теплее русскому сердцу. Милые воспоминания, первые радости и разочарования, заветные уголки. Дом Щербатовых был по тем временам не велик. В два этажа, за кованой оградой. Небольшой сад, напоминающий загородную усадьбу, каретный сарай, где можно было скрыться со своими тайнами, обидами, да и просто так в глубине старинной кареты с кожаными простеганными подушками, с плотными занавесями, с гербами на дверцах. Крохотная оранжерейка с двумя пальмами, которые никак не хотели расти вверх, несмотря на все старания немца-садовника, а размашисто отвоевывали себе пространство, загораживая проход и оттесняя другие, не столь назойливые, диковинные растения. Здесь тоже были укромные уголки, особенно маленькая скамеечка под пальмой. Здесь маменька сиживала, обидевшись на батюшку, за пяльцами. Здесь прятался с книгой Алексей, здесь Оленька впервые поделилась с ним своей тайной — как ей на детском балу пожал значительно руку молодой корнет.

— Я его вызову! — вспылил пятнадцатилетний брат.

— Помилуй, Лёсик! — Оленька в тревоге прижала руки к груди. — Я вовсе не в обиде на него. Он добр и вежлив. Не надо его убивать — я не переживу.

Так Алексей узнал, что его сестренка уже стоит на пороге своего девичества, загадочного, пугающего, но такого заманчивого.

Здесь же, в оранжерее, почему-то пряталась небольшая корабельная пушка на низком деревянном лафете с маленькими колесиками — память о дяде-адмирале, участнике Бог весть какого морского сражения.

На седьмом году Алексей додумался, что пушка не должна стоять в задумчивости. Ее удел — греметь и поражать! Тут и случай подходящий подоспел: на Рождество ждали гостей. Как же не встретить их праздничным салютом?