Еще огляделся — нет ли какой поживы? Сказал: «О!», разглядев Парашу, шагнул к ней, грубо облапил, потянул к лавке. Но, Жан, это тебе не субтильные парижанки. Двинула локтем в похотливо осклабившуюся пасть, оттолкнула:

— Ах ты, гамно! — схватила от печи ухват и припечатала француза к стене, охватив рогачем шею.

Француз забился, как таракан под вилкой, вытянул неверной рукой палаш из ножен, стал махать, пытаясь достать Парашу, но черенок ухвата был длинен и прочен.

Алексей вылетел из каморки, вскинул пистолет и влепил из него пулю точно в лоб французу. Тот громоздко рухнул на пол, ноги его задергались. А в дверь уже вломился другой. Алексей, не мешкая, хватил его в висок пистолетной рукояткой, свалил под ноги. Выхватил из-под рядна палаш, выскочил на крыльцо, таща за собой Парашу.

На него бросились сразу трое — обтрепанные, обросшие, с худыми лицами и голодными глазами — дезертиры, самые опасные в схватке мерзавцы. Алексей рубился с ними, едва успевая отбивать чужие клинки непривычным к руке оружием, сзади его прикрывала Параша с ухватом.

— Беги! — крикнул Алексей. — Беги в лес! Я их придержу! Беги!

— Как не так! — Параша точно — будто чугун в печку метила — влепила рогачом в особо наседавшего разбойника. Тот отшатнулся, осел, едва шевеля разбитым ртом.

— Беги, Параша! — Алексей знакомым приемом выбил у одного саблю, а другого ударил в лицо медным эфесом палаша.

Из телеги, крытой красивым, в прожженных дырках, ковром, выскочили еще двое, с ружьями, взводя на бегу курки, выставив блестящие жала штыков.

От первого выстрела Алексей успел пригнуться, пуля ударила в дверь; у второго стрелка случилась осечка — Алексей отбил штык и вогнал лезвие палаша дезертиру в живот. Успел обернуться и отбить сабельный удар…

Работать палашом было трудно. Тяжел. Не повертишь кистью, гибко кидая клинок навстречу клинку. Палаш хорош, когда тяжело роняешь его сверху, с коня, да под его скок. Чужая сабля уже дважды задела его. Правую руку, повыше локтя, и немного левый бок.

Алексею казалось, что сшибка идет уже не первый день — устала рука, встречая и отбивая удары, устали глаза ловить хищный блеск стальных клинков, тяжко билось еще не окрепшее сердце.

— Все, барин Лёсик, — выдохнула Параша, отбрасывая обрубленный черенок ухвата. — Прощай, люба моя…

— А вот черта им! — в азарте крикнул Алексей. И тут же услышал в глубине леса знакомый дробный стук — скакали наверняка его бедовые гусары. А впереди — либо Буслай, либо Волох. А может, и рядом оба — стремя в стремя.

Мародеры живо покидались в телегу и помчались прочь. Вылетевший на поляну взвод мгновенно разделился. Одни кинулись вдогон французам, другие, впереди которых яростно скакал на Шермаке седовласый князь Щербатов и матерился, вовсю разиня рот, как крепостной сапожник, подлетели к избе. Гусары попадали с коней спелыми яблоками под злым осенним ветром.

— Этих чем же бить? — спросила растерянно Параша с деревянным обрубком в руках.

Алексей рассмеялся, воткнул палаш в источенное крыльцо, обнял ее, как боевого друга:

— Этих, Параша, не бить — их хлебом-солью встречать.

Отец подбежал, спотыкаясь от волнения, прижал Алексея к груди, глянул на Парашу.

— Ну и войско у тебя. Ну и девку ты приглядел. Как звать тебя, красавица? Дай поцелую.

— Я тебя, барин, тоже поцелую. — Параша перекинула обрубок из руки в руку. — А звать Парашей.

— Как? — изумился старый князь. — Сколько же вас на светлой Руси? Ну, Алексей, у нас с тобой это, видать, фамильное: крепостных девок ласкать и звать их всех Парашками. Буслай, видал такую красавицу?

— Видать-то видал, — Буслаев, румяный от бешеной скачки, подошел ближе, — но не целовал.

— Ты поосторожнее с ней, — предупредил его Алексей. — Она тут двух французов уложила. Тоже поцеловать мерялись.

Подлетел со своими Волох, спрыгнул с коня, маханул рукавом по окровавленному клинку, кинул саблю в ножны, подошел к Алексею. По всему видно — хотел его обнять, да не решался. Алексей сам шагнул к нему. Положил руку на плечо, просто спросил:

— Скучно без меня было?

— Не так чтобы особенно. — Волох виновато потупился. — Кашу хорошую варили, на сале. Да что в ней? В брюхо набьешь, а в сердце ничего не упало. Вина, ваше благородие, мало доставалось. А вот сейчас порубил эту сволочь в мелкую капусту, от всей души. А у них в телеге ну ни на капельку, чтобы поесть, одни бутылки. И два бочонка.

— Огорчился? — Алексей опять приобнял его одной рукой, он был ему рад. Как свету в окошке родного дома после долгого пути. — Плюнь и забудь.

— Я их забуду, когда на моей земле одни кости их останутся. Белые, обглоданные.

— Ты их не любишь?

— Ваше благородие, господин Алексей Петрович, как их любить? Они ить меня всего под корень срубили. И церква наши поганят, и девок малых сильничают. Кто их звал? Что им тут надобно? Я за вас-то сердцем маялся потому, что мы с вами против них…

Алексей отвернулся. Волох окровавленным рукавом отер слезу с грязной, заветренной щеки.

Подошел Буслаев, похлопывая плеткой по сапогу.

— Поручик, надо уходить, пора.

— Почему думаешь?

— Французы сами своих мародеров ловят. Могут нагрянуть.

— По коням! — прокричал отец с крыльца. В одной руке длинная шпага, другая рука занята отбивавшейся от нее Парашей. — Поручику — коня!

Волох скакнул в сторону, пробежался и подвел Алексею Шермака. Тот покивал головой, ударил ногой в землю, оскалился желтыми зубами в улыбке. Алексей прижался щекой к его морде, ощутил тепло и уютный запах.

— Лёсик! — метнулась от крыльца Параша.

— Сабли вон! — старик Щербатов уже крутил на месте своего коня, вертел блестящий клинок над головой. — Сабли к атаке!

Старый воин не ошибся — от поля, от дороги, развернуто к атаке, мчался отряд коников. Шли лавой, над головами сабли, вспыхивают и разносятся дымки из пистолетных стволов.

Алексей махнул рукой Параше, вскочил на обрадованного Шермака и помчался встречь противнику.

Стало шумно. Выстрелы, конский топот и ржание. Шермак нес Алексея в бой впереди отряда. Алексей приник к его шее, ощущая трепет расчесанной гривы, слушая сердцем конский храп, будто рычание жестокого зверя, что гонит алчно беззащитную добычу. Все забыто. Остался только необъяснимый азарт схватки. Кто, за что, да чем? Эти вопросы в бою совершенно лишние. Главное — кто кого. Ты или тебя…

Алексей щурился от бешеного встречного ветра, острым глазом выбирал первого для схватки. И все осталось сзади. Все двадцать лет. И впервые вдруг мелькнула в голове мысль: война — это бой. Но война — это полное одиночество. Ты идешь в атаку, рядом твои боевые товарищи. Где это все? Где твой отец со своей бесполезной в конной сшибке длинной шпагой? Где твоя матушка, взбалмошная, вся в легких мыслях — подольше сберечь красоту и молодость; веселая, добрая? Где воздушная Оленька, которая еще ничего не знает, но хочет знать слишком многое для своих лет? Где Мари, предавшая свою первую любовь и что-то еще, гораздо более ценное? Где Буслаев, азартно разинувший рот в неведомом крике, скачущий слева? Где Волох, почти касаясь стремени, зорко выбиравший опасного для Алексея противника? Их никого нет. Война — это бой, это боль раны, это потеря самых близких. Но это еще и одиночество. Каждый скачет навстречу своей судьбе. Бой общий, а смерть в бою у каждого своя. Один ее встречает, один перед ней падет навсегда.