Но Ксюша все равно была Саврасову благодарна. Только за то, что он есть у нее…

Хотя бы в мечтах.

Ее любовь к нему была похожа на чувство, которое испытывают юные фанатки певцов и артистов к своим кумирам. Каждая понимает, что оно, чувство это, бесперспективно, но пестует его. Ведь лучше любить кого-то недоступного, чем не любить совсем. К тому же всегда есть маленькая надежда на чудо! А мечты о нем скрашивают одинокие вечера и бессонные ночи…

Девственности Ксению Стариков лишил в день ее шестнадцатилетия. Да не с бухты-барахты… Готовился! Усыплял ее бдительность (месяц не приставал, даже не обнимал и не гладил коленки), подкидывал падчерице книги да картинки фривольные, а в день совершеннолетия напоил. Ксюша, впервые попробовав шампанского, размякла. Не настолько, конечно, чтобы захотеть Старикова, но… Потеряла бдительность. А когда пришла в себя, он уже был на ней… В ней! Пыхтел, сопел, пускал слюни ей на грудь…

Оказалось это не страшно, но противно. Хорошо, что быстро закончилось. Потом Ксюша даже охотнее на секс соглашалась (тем более старик был в презервативе), чем на ласки. Первый длился минуты три, а щупать ее отчим готов был часами.

В семнадцать Ксюша окончила школу. Хотела поступать в институт культуры на режиссерский. Отчим не позволил. Пристроил к себе в академию. Ксюша не спорила. До совершеннолетия ей оставался год, и она решила немного потерпеть. Вот как исполнится восемнадцать, думала она, так я все исправлю: уйду от Старикова, брошу учебу в ненавистном вузе, найду себе работу, поступлю на заочное… Заживу!

Но мечтать – одно, а сделать так, как планировала, другое. Манипулятор с огромным стажем, психологический садист, энергетический вампир и просто невероятно умный человек Алексей Алексеевич Стариков не позволил Ксюше вырваться на свободу. Более того, он еще туже опутал ее своей паутиной. Если раньше он просто подавлял ее волю и пугал детдомом, куда, если она не будет паинькой, он собирался ее сдать (о том, как над ней там будут издеваться, бить, унижать, насиловать, он мог рассказывать бесконечно), то теперь стал открыто угрожать. «Ты либо будешь со мной, – говорил он, – либо ни с кем. Я не дам тебе жизни. Сбежишь, найду, приволоку назад и превращу твою жизнь в ад. И никто тебе не поможет. Даже милиция. Потому что я очень осторожен и изобретателен, и ты это знаешь. А если ты уйдешь от меня к другому, учти, умрешь не ты, а он. А ты будешь мучиться угрызениями совести, потому что человек погиб из-за тебя!»

Ксюша не сразу поверила в его угрозы. Только после того, как на мальчика, который ухаживал за ней, вечером напали неизвестные. Они так сильно избили его, что парень провалялся в больнице почти месяц. А выписался со шрамом на лице, оставшимся на всю жизнь. Нападавших, естественно, не нашли. Но Ксюша знала: их за деньги нанял Стариков. Он сам ей об этом сказал. А потом, как всегда, постучал пальцем по столу и заявил: «Так что веди себя хорошо, иначе… пожалеешь!»

И Ксюша вела себя примерно. Ненавидела себя за это, но…

Ей не хватало решимости хотя бы сделать попытку все изменить. Она могла сбежать… Как набоковская Лолита. И Стариков долго и, быть может, безрезультатно искал бы ее. Но Ксюшу все что-то держало. И в первую очередь брат. Он по-прежнему находился в доме инвалидов. И она регулярно навещала его. Парень очень радовался ей. Он узнавал ее. Возможно, не как сестру, а как человека, приносящего ему сладости, но все же… Как она могла его бросить? Брат все же.

Так и влачила свое существование, ощущая себя не то заключенной, не то рабыней. Но люди ко всему привыкают. И к заточению, и к рабству. Смиряются со своим положением…

Смирилась и Ксения.

Но стоило ей подумать о том, что хуже уже не будет, как Старик сообщил ей, что хочет стать отцом.

Вспомнив о том разговоре, Ксения передернулась. Нет, хватит с нее воспоминаний. И терзаний по поводу скорой женитьбы Виктора. А то опять разревется!

«Старик умер! – сказала она себе. – Ты свободна! И все остальное неважно!»

Взбодрив себя этой мыслью, она покинула торговый центр и заспешила к автобусной остановке. Дома ее ждал Ванечка, ее самый любимый мужичок.

День был на исходе. Темнело. Аристарх ехал в машине, смотрел в окно. Привычка провожать солнце никуда не делась, и Козловский смотрел на закат. Но он не радовал взгляда. Солнце казалось тусклым и каким-то ленивым. Оно не торопилось нырнуть за горизонт, успевая озарить все вокруг прощальным красно-оранжевым светом, как на Гоа, а медленно закатывалось, отбрасывая желтоватые блики на тусклые окна высотных домов.

Аристарх отвернулся. Вздохнул тяжело. Ему хотелось обратно в Индию. К радостному шустрому закату, к безбрежному океану, к кокосовым пальмам, к улыбающимся людям, к Сагитте…

Но в Москве у него еще были дела.

Увы…

– Приехали, – сказал водитель. Аристарх нанял его сразу по приезде. Он сам неплохо водил. Любил сидеть за рулем. Особенно ездить по Европе. Но и по Москве раньше катался. А тут вдруг понял, что не сможет сесть за руль. Хотя после индийских дорог, где не соблюдалось ни одно правило, где не то что пешеходных переходов, разделительных полос не было, а если они и имелись, то на них никто не обращал внимания, столичные казались цивилизованными. Но это только на первый взгляд. Аристарх считал, что главное – не разметки, светофоры, переходы, а люди, которые ездят по шоссе. Там, в Индии, все друг к другу относились с уважением, а тут… Готовы подрезать, обогнать, втиснуться, обматерить, избить… Убить даже. Козловский знал, и такое бывает. Редко, но все же…

Нет, уж лучше он поездит с шофером!

Аристарх вышел из машины, посмотрел на вывеску кафе. Сразу видно, недорогое. Из разряда закусочных. Но так как он есть не очень хотел, ему было все равно. Чай да воду минеральную и тут продают.

Козловский зашел в заведение. Просторный зал, пластиковые столики, раздача, как в столовой. Единственное украшение интерьера – большущие панно на стене с ночным Парижем: темная река, подсвеченная желтыми фонарями набережная, дома, деревья и махина Эйфелевой башни.

– Ники, я тут! – услышал Аристарх знакомый голос. Обернувшись, увидел ту, ради кого он сюда приехал.

– Лея, привет! – Он помахал ей и двинулся к столику, за которым она сидела.

– Наконец мы можем обняться! – Лея встала, подалась вперед.

Аристарх заключил ее в объятия.

Секунд двадцать, не меньше, они стояли, прижавшись друг к другу. И так хорошо было. Так уютно.

– Как же я рада тебя видеть! – проговорила женщина, которую он назвал Леей. А она его – Ники.

Она знала его еще тогда, когда для всех он был Колей Козловым. Одна из немногих, кто ему сочувствовал и помогал. Хотя бы советом. Именно Лея подала идею подкорректировать фамилию, которая ужасно Колю раздражала:

– Есть такой артист, снимается в «Спасателях Малибу», Дэвид Хаселкофф. Предполагаю, что на самом деле он Давид Козелков. Не хочешь стать Хаселкоффом? И не Колей, а Николя, к примеру? Николя Хаселкофф, звучит!