– Я там никогда не была, – сказала Шейла.

– Да? В таком случае нам непременно нужно съездить.

Традиционную индейку им заменил лобстер, которого они съели в ресторане с видом на гавань.

В город возвращались на последнем пароме. Стоя у перил, пара наблюдала, как шарят по небу прожекторы.

– Новое место открывают.

– К счастью, без меня.

– А все-таки интересно, какое.

– Пожалуй.

Все выходные Шейла была свободна. Скотт собрал кое-какие вещи, незаметно выскользнул в боковую калитку «Садов» и остался в доме Шейлы. Будто чтобы поощрить его, в ту ночь Шейла разделась полностью. Оторвавшись от поцелуя, она откатилась на другую сторону кровати, чтобы расстегнуть застежки и снова повернулась к нему, сияя. Уже потом она подняла бюстгальтер с пола и снова надела в ванной.

В то утро, пока Шейла принимала душ, Скотт оглядел ее стол: духи, неброская шкатулка для драгоценностей, серебряный набор расчесок с монограммами. Во всем чувствовалась аккуратность, порядок; шпильки для волос лежали в стеклянной коробочке, все уложены в одном направлении. Скотт прошел через комнату и осмотрел будильник на тумбочке, новые свечи на каминной полке. Если бы не смятая постель, в комнате можно было хоть сейчас кино снимать. Никаких глупых безделушек или детских фотографий – ничего по-настоящему личного. Очевидно, такое скорее надо искать в шкафу: едва ли что-то может полнее рассказать о владельце. Он уже потянулся к ручке, когда вода в ванной стихла.

Времени хватало, чтобы только окинуть шкаф взглядом. Сразу же бросилось в глаза, что по сравнению с обстановкой в комнате все вещи были яркими, смелыми. Ей нравилось разнообразие цвета: зеленый, розовый, алый. Перед Скоттом словно распахнулась дверь в сад. Приятно было узнать среди платьев те, которые Шейла надевала на свидания с ним. На верхней полке громоздились коробки из-под шляп. Скотту вдруг стало любопытно, прячет ли она там письма от Донегалла или других мужчин. Лежит ли среди них его письмо, в котором он то флиртует, то умоляет о прощении, или оно еще не убрано так далеко, раз отношения продолжаются?

Он успел закрыть дверцу до прихода Шейлы, но от терзающих мыслей о ее прошлом избавиться не выходило. Скотт с упоением представлял, какой молодой и чистой она была. В этом городе девушка ее обаяния не могла остаться незамеченной. Поскольку жизнь самого Скотта не отличалась особой праведностью, он боялся, что и ее тоже. Мысль о том, что когда-то она принадлежала другим, казалась невыносимой, хотя, разумеется, он у Шейлы не первый. Скотт осознавал, что это его не касается и что вел он себя как осел. Но несмотря на все его прогрессивные взгляды, в вопросах личной жизни он понимал добродетель так, как принято на Среднем Западе, и это частенько заставляло его стыдиться себя, а в минуты слабости – и машинально приписывать стыд другим.

Его размышления прервала Шейла, вошедшая в комнату в полотенце и скрывшаяся за ширмой, чтобы одеться.

– Одевайся скорее. Я с голоду умираю.

– Куда пойдем?

– Может, в ресторан Тома Бренемана? Страсть как хочу яичницы с ветчиной[80].

– По-моему, по утрам туда пускают только вчетвером.

– Позовем Боги? – предложила Шейла.

– Это была мысль Мэйо.

– Не знала, что у нее есть мысли.

– Есть – насчет Боги.

– Я бы и мыслью это не назвала.

Весь день они были предоставлены сами себе. Город отсыпался после ночного веселья. Позавтракав, Скотт и Шейла отправились в Малибу гулять босиком по уже опустевшему пляжу – похолодало. На Шейле был свободный серо-желтый свитер, волосы она черной резинкой собрала в хвост, лицо без макияжа румянилось. Приди она сейчас на пробы, ей бы предложили сыграть совсем юную героиню. Время от времени Шейла опускалась на колени, чтобы рассмотреть камушек или ракушку, а потом, как Скотти, раскрывала ладонь, чтобы показать Скотту свое сокровище. Берег и небо напомнили ему Лонг-Айленд и те годы, когда мир был полон надежд. Так ли это теперь? Сегодня еще только пятница. Скотт устал, хотя утром выпил таблетки. Отчего-то он чувствовал себя бродячим псом.

Они вышли к изогнутой линии звездных вилл. Дома знаменитостей, опустевшие после лета, лепились друг к другу, как лачуги рудокопов, всю садовую мебель накрыли чехлами. Кругом не было ни души, место казалось городом-призраком.

– Надо же! – удивился Скотт.

– Здесь всегда так. Я знаю владельца одного из домов. Он сюда только на День независимости приезжает.

– Продюсер?

– Не начинай. Очень порядочный человек, к тому же в отцы мне годится.

– Да я ничего и не говорю. – А сам думал: «Так же, как Донегалл. Или как я».

Шейла продолжала идти, не глядя на него, потом остановилась и заставила Скотта повернуться к ней.

– Разве мало того, что я его бросила?

– Прости.

– Я тебя ни о чем не расспрашивала.

– Хотя имеешь полное право.

– Зачем? Ничего хорошего нам это не принесет.

– Хотел бы я обещать тебе больше.

– Все равно не можешь, не надо портить такой прекрасный день.

Слишком поздно. Они так и не объяснились, и даже когда Шейла взяла его за руку и они, поцеловавшись, пошли дальше, Скотт боялся сказать что-нибудь лишнее. Тишину нарушали только разбивавшиеся о берег волны. Галечный пляж был широким и пологим, холодная пена добегала до ног. Говорили, что здесь водятся котики и дельфины, но сейчас не было видно никого, кроме чаек.

– Вон тот. – Шейла указала на дощатый дом с потускневшим флюгером в форме кита. Как и все остальные, он был закрыт, окна завешаны, однако Шейла повела к нему Скотта прочь от моря с таким видом, будто они жили там. Невысокая стена огораживала выложенный кирпичом внутренний дворик, занесенный песком. Шейла села на ограду и похлопала по ней, приглашая Скотта присоединиться. Камни были холодными. Вдалеке медленно шла вдоль берега большая яхта, возможно, возвращающаяся с Каталины. Двигатели ревели, как самолетные.

Скотт и Шейла закурили одну сигарету на двоих, ветер относил от них дым.

– Ты Фрэнка Кейса знаешь? – спросила она.

– Конечно. – Фрэнк заправлял старым логовом Дотти, «Алгонкином».

– Когда я приехала сюда, пришлось начинать с нуля. У меня не было ничего. Ни семьи, ни друзей. Редактор моего журнала договорился с Фрэнком, что я здесь поживу, пока не найду себе пристанище. Я его даже видеть не видела, а он разрешил мне жить здесь – одной. И за это я всегда буду ему благодарна.