– Дурак твой муж.

– Не начинай, ты о нем ничего не знаешь.

– А мне и не надо. Разве может кто-то не боготворить тебя?

– Ты хотел сказать, как кто-то меня смог так долго выносить?

– Не так уж ты плоха.

– Значит, ты забыл.

– Ничего я не забыл! О чем, по-твоему, я всю жизнь пишу?

– Не хотела об этом говорить. Но я узнавала себя в некоторых твоих героинях.

– И какая из этих стерв ты?

Джиневра чуть улыбнулась, услышав это слово.

– Все, – ответила она.

– А вот и нет, – сказал Скотт. – Только неотразимые.

– Я, видимо, должна быть польщена.

– О да.

Скотт хотел спросить, какие из его книг она читала и что о них думала, но не смог, предоставил Джиневре расспрашивать его о писательской жизни, о Нью-Йорке и Ривьере. Интересно, жалела ли она о том, что никогда не выбиралась из Чикаго, и как бы сложилась жизнь, если бы они с Зельдой осели в Сент-Поле после рождения Скотти?

Подруги Джиневры пришли слишком скоро. Три почтенные замужние дамы в модных шляпках с вуалью в сеточку, которая Джиневре придавала бы загадочный флер невесты, а этих женщин делала похожими на деревенских пасечниц. Джиневра представила им Скотта как старого друга. И они окинули его оценивающим взглядом, приняв за нового воздыхателя.

– Простите, девочки, – сказала Джиневра, – но он занят!

Дамы засмеялись. Скотт и Джиневра расстались так же, как встретились – улыбаясь и обмениваясь любезностями.

– Была очень рада тебя увидеть! Следующую встречу не будем откладывать на двадцать лет.

Целуя Джиневру в щеку, Скотт слегка сжал ее руку, и они разошлись.

«Какая женщина!» – восхищенно подумал Скотт, оставшись один. Растерянный, погруженный в мысли, он решил еще немного посидеть в баре. Раньше он надеялся, что встреча избавит его от призраков прошлого, и вот она была перед ним, из плоти и крови. Скотт хотел заказать еще выпить, но подумал о Шейле. Хоть она и делала вид, что ей дела нет до Джиневры, она непременно спросит, как прошел обед, и тогда он должен быть трезв. Скотт нехотя, с ненавистью раба, поплелся обратно на студию и провел остаток дня, колдуя над сценой, которую искромсал Парамор, а когда рабочий день был окончен, почувствовал, что заслужил похвалу.

Весь вечер он ждал звонка Шейлы. Часы над плитой отсчитывали время. В четверть двенадцатого Скотт позвонил сам, подождал немного на случай, если она только вошла в дом, потом аккуратно опустил трубку на рычаг и погасил свет.

Он снова позвонил утром, и она снова не ответила; впрочем, ничего необычного в этом не было. На студии, прежде чем подняться в здание, Скотт остановился у газетного киоска пробежать глазами колонку Шейлы.

Среди сплетен о том, кого взяли на новые роли, и официальных новостей студии был и слух о Дике Пауэлле и Джун Эллисон[76], замеченных за уединенным столиком в ресторане «Виктор Гюго». Скотт убеждал себя, что у него нет ни права, ни причин ревновать. Колонка давала надежду, что Шейла просто работала.

Увы. Когда Скотт позвонил на следующий день, Шейла извинилась. Она проводила время с Донегаллом.

Скотт стоял у каминной полки, понуро, как наказанный ребенок. Что ж, этого и следовало ожидать.

– Я разорвала помолвку.

Что бы Скотт сейчас ни сказал, во всем был бы подтекст, так что он ограничился вежливым сожалением.

– У меня кошки на душе скребли. Он хороший человек. А что хуже всего, у него, кажется, ко мне чувства.

– Что ты ему сказала?

– Сказала, что не выйду за него, потому что полюбила тебя.

Повисло молчание, будто линия разъединилась.

Шейла сдавленно вздохнула, тихонько всхлипнула и разразилась рыданиями.

– Я причинила ему боль, Скотт! Боль, и все потому, что ты не выносишь одиночества. Я не хотела тебя любить. Все перепробовала, чтобы не замечать тебя, а ты не унимался, крутился рядом, посылал цветы. Зачем тебе это?

Отчаяние Шейлы одновременно напугало его и поразило больше, чем собственные чувства к ней. Скотт и не подозревал, что она так подавлена. Ее беспомощность окрылила и ошарашила его. Конечно, он виноват – он ведь первый начал ухаживания. Как будто неся за нее ответственность, Скотт пообещал себе, что будет достоин этой жертвы.

– Ты правильно поступила. Так или иначе, ему нужно было узнать.

– Не нужно.

– Тогда хорошо, что теперь знает. Это благородный поступок.

– Нет, не благородный. Он мне доверял, а я его обманула. И мы не благородные люди, а лжецы! Что мы делаем? Ты ведь только хотел меня. А теперь даже не хочешь. Предпочитаешь пить и гоняться за бывшей подружкой, которая тебя бросила.

– Нет, ты нужна мне. И ни за кем я не гоняюсь. – Скотт мог бы добавить, что именно Шейла его избегала, однако решил не подливать масла в огонь. Сказал, что любит ее и постарается не пить. Наговорил всякого, разве что не обещал жениться. Но даже уверив в том, что она поступила правильно, сам Скотт боялся, что уже не будет любить ее, как прежде. Особенно после встречи с Джиневрой.

Когда Шейла спросила про их обед, Скотт ответил коротко и уклончиво, так что большого доверия не внушил.

– И ты ее больше не любишь?

– Да я ее двадцать лет не видел.

– А я не об этом спросила.

– Нет, – сказал он. – Не люблю. Я ее уже даже не знаю.

– А с нами тоже так будет?

Несмотря на прямоту вопроса, ответить на него было нельзя.

– Что бы ни случилось, – произнес Скотт, – я точно знаю, что с тобой я счастливее. И мне не нравится, что мы уже неделю не виделись.

– Мне тоже. У меня даже аппетит пропал.

– Заметно по «Виктору Гюго».

– Туда мы и пошли. О, Скотт, это было ужасно. Он-то думал, что у нас будет романтический ужин. До последнего не могла решиться.

То, что Шейла нашла в себе силы рассказать о произошедшем, было хорошим знаком. Дав ей излить душу, Скотт спросил, не нужно ли ему приехать.

– Нет, я хочу поспать. Завтра ранняя встреча за городом.

Он предложил еще раз, чтобы показать искренность, однако Шейла решила твердо. Они лучше поужинают завтра в каком-нибудь уютном месте, не в Голливуде. Похоже, она снова овладела собой; вернулась уверенная в себе, практичная Шейла, которой он восхищался. Попрощавшись и снова оставшись в одиночестве в темноте, Скотт устыдился того, что себе напридумывал. Вне всякого сомнения, он ее любит. Как прошлое неразрывно было связано с Зельдой, так будущее явственно связано с Шейлой.