в пустыню, чтобы выпить там пиво. Но потом подумал, что это, пожалуй, не лучшая затея. В голове у меня звучал мамин голос, и это меня выбешивало. Поэтому я решил поехать домой. Я знал, что родители вернутся нескоро и у меня впереди еще целая ночь.

Я припарковал машину на подъездной дорожке и просто сидел, потягивая пиво. Потом пустил к себе Ножку. Она пыталась облизнуть пивную банку, и мне пришлось объяснить ей, что пиво собакам вредно. Вероятно, оно вредно и парням, но мне хотелось поэкспериментировать. Открыть для себя тайны Вселенной. Хотя, конечно, я не думал, что «Будвайзер» мне в этом поможет.

Тут мне пришло в голову, что если я залпом осушу две-три банки подряд, то, наверное, здорово опьянею. Так я и поступил. И это сработало. Знаете, чувствовал я себя весьма неплохо.

Я стал размышлять.

О брате.

О Данте.

О папиных кошмарах.

Об Илеане.

После трех банок пива я не чувствовал боли, как после морфия, – но чуть иначе. Потом я открыл четвертую банку. Ножка положила голову мне на колени и замерла.

– Я люблю тебя, Ножка.

Я правда ее любил. Казалось, жизнь не так уж и плоха, когда сидишь в своем пикапе с собакой и пивом.

Многие парни убить готовы за то, что у меня уже было. Так почему же я не испытывал особой благодарности? Потому что я неблагодарный, думал я, вот почему. Так сказала Джина Наварро. Она умная. И она была права.

Я опустил стекло, и в машину пробрался вечерний холод. Погода менялась, приближалась зима. Лето не принесло мне того, на что я надеялся. И я сомневался, что зима исправит положение. Интересно, зачем вообще существуют времена года? Жизненный цикл. Зима, весна, лето, осень – а потом всё по новой.

Чего ты хочешь, Ари? – спрашивал я себя, наверное, из-за пива. – Чего ты хочешь, Ари?

И я сам себе ответил:

Жизни.

Что есть жизнь, Ари?

Откуда мне знать?

Глубоко внутри ты знаешь, Ари.

Нет, не знаю.

Заткнись, Ари.

И я заткнулся. И тут же подумал, что хочу кого-нибудь поцеловать – не важно кого. Кого угодно. Илеану.

Допив пиво, я поплелся в кровать.

Ночью мне ничего не снилось. Совсем ничего.

Двадцать три

В один из дней рождественских каникул, я упаковывал подарки для племянников, и мне понадобились ножницы. Я знал, что мама держит кучу барахла в комоде в гостевой, поэтому решил поискать там. Ножницы я в самом деле обнаружил – прямо на большом коричневом конверте, на котором стояло имя брата: «Бернардо». И я понял, что в этом конверте хранится все о его жизни. Целая жизнь в одном конверте. Я знал, что внутри есть и фотографии. Хотел разорвать конверт, но не стал. Даже ножниц не взял и притворился, что ничего не видел.

– Мам, – позвал я. – А где ножницы?

Она принесла их мне.

Вечером, достав дневник, я принялся писать его имя:

Бернардо

Бернардо

Бернардо

Бернардо

Бернардо

Двадцать четыре

Дорогой Ари!

Я так и представил, как ты лежишь в кузове своего пикапа и смотришь на звезды. Мысленно нарисовал картину. Шлю тебе свою фотографию у рождественской елки. И подарок. Надеюсь, тебе понравится.

С Рождеством, Ари.

Данте

Открыв подарок, я улыбнулся.

А потом рассмеялся.

Это была пара крошечных кроссовок. Я сразу понял, для чего они. Чтобы повесить на зеркало заднего вида. Так я и поступил.

Двадцать пять

На следующий день после Рождества я отработал восьмичасовую смену в «Угольке»

Папа мне разрешил, потому что в школе были каникулы. Я работы не гнушался.

Правда, был там один парень – настоящий мудак, но я не обращал внимания на его болтовню, а он даже не замечал, что я его не слушаю.

В тот день он предложил затусить после смены, но я отказался:

– У меня уже есть планы.

Он спросил:

– Свиданка?

– Ага, – ответил я.

– Есть подружка?

– Ага, – сказал я.

– Как зовут?

– Шер.

– Да пошел ты, Ари, – сказал он.

Кажется, у кого-то проблемы с чувством юмора.

Когда я пришел домой, мама разогревала к ужину тамале[36]. Я обожал домашние тамале. Особенно мне нравилось подогревать их в духовке, хотя обычно никто так не делал. Но после духовки они, чуть подсохнув, становились хрустящими, а кукурузные листья слегка подгорали и начинали пахнуть костром. В общем, мне это ужасно нравилось, так что мама разогревала парочку в духовке специально для меня.

– Тебе звонил Данте.

– Правда?

– Да.

– Обещал перезвонить. Я сказала ему, что ты на работе.

Я кивнул.

– Он не знал, что ты устроился на работу. Сказал, что ты не упоминал об этом в письмах.

– Какое это имеет значение?

Она покачала головой.

– Может, и никакого.

Я знал, что мама сделала какие-то выводы, но вслух она говорить ничего не стала. Чему я был только рад. Тут зазвонил телефон.

– Наверное, это Данте, – заметила она.

Это был в самом деле Данте.

– Привет.

– Привет.

– С Рождеством!

– В Чикаго сейчас снежно?

– Нет. Хотя очень холодно. И пасмурно. И очень-очень-очень холодно.

– Звучит здорово.

– Мне это даже нравится, но от серости я устал. Говорят, в январе будет еще хуже. И в феврале, возможно, тоже.

– Вот отстой.

– Ага, тот еще.

На линии повисла тишина.

– Значит, ты устроился на работу?

– Ага. Жарю котлеты в «Угольке». Пытаюсь скопить немного денег.

– Ты мне не говорил.

– Да это ерунда. Просто тупая подработка.

– Что ж, много ты не скопишь, если будешь покупать такие красивые альбомы для своих друзей.

Я слышал в его голосе улыбку.

– Значит, книга уже пришла?

– Держу ее на коленях. Лоренц Эйтнер, «Плот “Медузы”. О картине Жерико». Очень красивая книга, Ари.

Мне показалось, что он сейчас расплачется. И я прошептал про себя: не плачь, не плачь. Казалось, он меня услышал – и плакать не стал. А потом он спросил:

– Сколько котлет ты пожарил, чтобы купить эту книгу?

– Вопрос в стиле Данте.

– Ответ в стиле Ари.

Мы расхохотались и долго не могли остановиться. Я ужасно по нему соскучился.

Когда я повесил трубку, то почувствовал легкую грусть. И радость тоже. Пару минут я думал о том, как было бы здорово, если бы мы с Данте жили в мальчишеской вселенной, а не во вселенной почти-взрослых-мужчин.

Мы вышли на пробежку – я и Ножка. Говорят, у каждого парня должна быть собака, и я с этим согласен. А Джина говорит, что парни сами