Мама пожала плечами:

– Ну вот такие мы, фашисты.

Мы оба заулыбались.

– В общем, никакого вождения в пьяном виде.

– А как насчет хождения в пьяном виде?

– Этого тоже нельзя.

– Если честно, я не сомневался.

– Просто напоминаю на всякий случай.

– Я не боюсь тебя, мам. Хочу, чтобы ты это знала.

Она рассмеялась.

В общем, все у меня в жизни было более или менее просто.

Я получал письма от Данте, но не всегда ему отвечал. А когда отвечал, то писал очень коротко. Он же всегда писал помногу.

Он продолжал экспериментировать, целуясь с девушками, хотя, по его словам, лучше бы целовался с парнями. Прямо так и написал. Я не знал, что тут думать, но Данте есть Данте, и я понимал: если хочу оставаться его другом, придется просто с этим смириться. А учитывая, что он жил в Чикаго, а я – в Эль-Пасо, смириться оказалось несложно.

У Данте в жизни трудностей было куда больше, по крайней мере касаемо поцелуев с парнями и девушками. Но у него хотя бы не было брата в тюрьме, о существовании которого словно позабыли родители.

Кажется, я лишь потому стремился упростить свою жизнь, что внутри меня роилось слишком много противоречий, – и мои кошмары были тому подтверждением. Однажды мне приснилось, что у меня нет ног. Они просто отсутствовали, и я не мог встать с кровати. Той ночью я проснулся от собственного крика.

В комнату зашел папа и прошептал:

– Это всего лишь сон, Ари. Всего лишь кошмар.

– Да, – тихо отозвался я. – Всего лишь кошмар.

Хотя, сказать по правде, я уже даже свыкся с кошмарами. Было только интересно: почему некоторые люди никогда не помнят, что им снится, а я помню всегда?

Двадцать один

Дорогой Данте!

Я получил водительские права! Вчера катал маму с папой. Мы отправились в Месилью[32] и там пообедали. Потом я повез их домой. Они вроде бы остались довольны моим вождением. Но вот что самое классное: вечером я выехал в пустыню и там остановился. Включил радио, лег в открытый кузов и смотрел на звезды. И не было никакой засветки, Данте. Очень красиво.

Ари

Двадцать два

Однажды вечером родители пошли на вечеринку в честь чьей-то свадьбы. Мексиканцы… Что-что, а танцевать они обожают. Они пытались и меня туда затащить, но я отвертелся. Смотреть, как предки танцуют под техано[33], – это сущий ад. Я сказал им, что весь день переворачивал котлеты и так устал, что лучше останусь дома.

– Ну, если решишь куда-нибудь пойти, – сказал папа, – просто оставь нам записку.

Никаких планов у меня не было.

Я собирался сделать кесадилью и устроиться поудобнее, когда в дверь вдруг постучали. На пороге стоял Чарли Эскобедо.

Он сказал:

– Че делаешь?

А я сказал:

– Да ничего. Кесадилью готовлю.

А он сказал:

– Круто.

Я не собирался его угощать, пусть он и выглядел чертовски голодным. Он так выглядел всегда – будто давно не ел. Наверное, потому что был тощим. Он походил на койота в разгар засухи. А я о койотах знал немало. Меня они ужасно интересовали.

В общем, мы просто стояли и смотрели друг на друга, и вдруг я спросил:

– Ты голодный? – И сам не поверил, что произнес эти слова.

А он сказал:

– Не-а. – А потом сказал: – Ты когда-нибудь ширялся?

А я сказал:

– Нет.

А он сказал:

– Хочешь?

А я сказал:

– Нет.

А он сказал:

– Просто попробуй. Это офигенно. Можем добыть дозу, поехать на твоей тачке в пустыню и кайфануть. Ты не представляешь, какое это сладкое чувство, чувак.

А я сказал:

– Я скорее за шоколад.

А он сказал:

– Че за херню ты несешь?

А я сказал:

– Ты говоришь, что чувство сладкое. А я из сладкого предпочитаю шоколад.

Тогда он разозлился и обозвал меня pinchi joto, гребаным педиком, и сказал, что отпинает меня до самой мексиканской границы. И какого хрена я возомнил, что я слишком хорош, чтобы ширяться и курить, я что – не знаю, что никому не нравлюсь, потому что я мистер Gabacho[34]?

Мистер Габачо.

Меня это выбесило. Я был таким же мексиканцем, как и он. Причем намного его крупнее. Так что меня этот сукин сын не особенно пугал. Я сказал ему:

– Найди кого другого, кто захочет с тобой колоться, vato[35].

Я решил, что ему просто одиноко. Только вот зачем вести себя как последний мудак?

И он сказал:

– Ты гей, vato, ты в курсе?

Что за бред? Я гей, потому что отказался ширяться героином?

И я сказал:

– Ага, я гей и хочу тебя поцеловать.

И тут лицо его скривилось от отвращения, и он сказал:

– Теперь мне придется надрать тебе задницу.

А я сказал:

– Так давай.

А потом он показал мне средний палец и просто свалил. Вот и славно. Раньше Чарли Эскобедо мне даже чем-то нравился – до того как увлекся веществами.

Если честно, у меня эта тема тоже вызывала любопытство, только готов я не был. А для важных решений нужна готовность – так я считал.

Тут я вспомнил о Данте и о том, как он выпил несколько бутылок пива, а потом вспомнил, как мы с Джиной и Сьюзи вместе пили. Интересно, каково это – напиться? В смысле, по-настоящему напиться. Интересно, приятно ли это? Данте вот даже траву уже попробовал. Я снова подумал о брате. Может, он увлекся наркотой. Может, из-за нее его швырнули за решетку.

Мне казалось, что я очень любил брата, когда был маленьким. По-настоящему любил. Может, именно поэтому я чувствовал грусть и опустошенность – потому что мне не хватало брата всю мою жизнь.

Кто знает, почему я сделал то, что сделал. Но я вышел из дома и двинулся в район Сансет-Хайтс. Там у супермаркета сидел старый пьяница, клянчивший у прохожих деньги. Выглядел он ужасно, а воняло от него и того хуже. Но я не дружить с ним пришел. Я попросил его купить мне шесть банок пива и сказал, что дам денег, чтобы он купил и себе. Он согласился. Я припарковался неподалеку. Выйдя из магазина и вручив мне пиво, пьяница с улыбкой поинтересовался:

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать. А вам?

– Мне? Мне сорок пять.

Выглядел он гораздо старше. Видок у него был допотопный.

Мне вдруг стало неприятно, что я его использовал. Правда, он меня тоже использовал, так что мы были квиты.

Я направился было