с горечью огрызаюсь, — их запугали! Запачкали. Другие вообще замкнулись в себе, понимая, их талант — никому не нужен. Это не так!

— Была бы возможность, твой рот бы использовался для удобства, — осклабивается и почти оказывается рядом со мной.

— Уроды! Вы ничего не видите перед собой!

Сердце подскакивает, ноги путаются от бессмысленного отступания. Коль он здесь оказался один, не доказано, что скоро не прибегут все остальные. Там уже я останусь ни с чем.

Глаза начинает жечь от плохой развязки событий. С самого пребывания в детском доме я училась защищаться и защищать других, так как родительской безопасности здесь и не пахло, комфорт и тепло считалось ругательством. Воспитательницы закрывали глаза на сумасшествие подростков, отказывались принимать обвинения в избиении или изнасиловании, притом некоторые сами начинали рукоприкладство, если не выполняешь определенное их требование. Мы выросли на жестокости. Таскание за волосы и подвешивание за ноги — разумность наказаний. Хуже ты можешь стать игрушкой, и беды не миновать. Надеюсь, вы поняли в каком ключе.

Раньше на глумление интересов личности мне приходилось молча сочувствовать и переживать. Каждое гребанное сказанное слово палачей (так именовались ребята, входившие в узкий круг некой братвы, чья власть держит в уздах каждый угол детдома) изливалось насмешкой, презрением, ехидством, предостережением, которое сломит тебя. Туда входили лишь избранные мальчики, избравшиеся путем определенных выдержанных заданий, под которые ты гнешься и разбиваешься, таким образом, доказывая символ своего мужества — сила, авторитет, тирания, поедающая ненависть.

Но после случая пять лет назад, когда одна из девочек подверглась избиению до полусмерти, мои нервы не выдержали. Я дала отпор. Конечно, при видении истекающего человека было тяжело стоять на ногах, внутри мутило от тошноты, при этом перед глазами яростно читалось лишь одно — доказать, насколько они ошибаются в своей правоте. Палачам не понравился таков разворот событий, меня хотели проучить, но вовремя появившаяся директриса остановила пытку. Им пришлось лишь гневно прожигать меня взглядом, удаляясь в свои комнаты. И это было обещанием научить меня лизать их ботинки.

Это не было райским островом или побережьем ЛА13, где волны рассекаются как умиротворяющее тиканье часов, и теряешься от внешнего мира в потемках мечты.

Это реальные условия одного из многих детских домов.

В этом учреждении я и оказалась в три года. Мои родные наказали меня. Уничтожили. Растоптали.

Парень рывком подбегает ко мне, хватает за шею и оттягивает к стене, больно ударяя об нее. Затылок преломляется болью, спина выгибается от стянувшейся скованности, когда хватка на горле усиливается, перекрывая медленно кислород. Мучение. Вот что забавляет выродков, кто не познал истину любви. Цепляюсь руками в его худющую, только такую сильную, руку, впиваюсь ногтями, под которыми можно выращивать целый огород картошки и охаю, округленными глазами встречаясь с бешенным не миганием.

Он мне ничего не сделает. Все мы им нужны живыми.

— От-пус-сти! — кряхчу кое-как и силюсь вывернуться.

— Мерзкая поганая сучка! — Наклоняется ко мне ближе, что его свистящее частое дыхание обдает мою щеку. Прикрываю глаза от неприятного осадка. Нет. Не трогай меня. — Почему мы должны терпеть это? К черту! Лучше использую твой рот для удобства…

Судорожно вдыхаю и кричу, когда его руки начинают гулять по моему телу. Я отталкиваю его, бью кулаками по груди, спине, замахиваюсь на лицо, но он уворачивается, затем вовсе сгребает запястья в одну руку и запрокидывает над моей головой.

— Не трогай меня! — шиплю и принимаю в действие зубы.

— Придурошная! Нечего было напрашиваться! Хотя уверен, ты сама этого хочешь, — от грязной ухмылки бросает в пот. Черты лица молодого парня напоминают расчетливое удовольствие.

Тугой узел завязывается, стоит ему пальцами коснуться оголившейся кожи на животе, приподнять слегка майку, скрутить и заткнуть мне рот, отчего приходится мычать. Да хоть кричи в этом глухом месте, никто не придет на помощь. Многие районы перестали быть жилыми, ведь все перебираются поближе к центру Москвы, развалины лишь остаются обломками вечной памяти прошлых жизней. Он тянет вниз дешевый лифчик, грудь овевает холодом, что соски тут же твердеют.

— Зря ты скрывала таких-то сестричек.

Змей облизывается, засматриваясь на мою грудь, как на трофей, после приникает к ней, жаля укусами.

Я жалобно стону, топаю на месте и съеживаюсь от отвратительных ощущений, опоясывающие внутренности. Мне мерзко, стыдно и неприятна мысль, что мой первый раз превратиться в подобие порно, без нежности, без страсти, без целомудрия. Ощущаешь себя использованной оберткой, кидающую в мусорку…

— Какая ты вкусная, Зуенок… Уверен, остальным понравится тобой лакомиться.

От беспомощности хочется выть, как на луну. Кручусь туда-сюда, стону от дискомфорта, только этот придурок не останавливается, пробуя каждый участок моей кожи. Лижет, кусает, смакует, как сладость от долгого воздержания, стискивает кожу на боках, где могут остаться синяки. Как можно назвать этого человека уравновешенным? Ничто его не исправит.

— Давай теперь посмотрим, какая ты внизу, милая, — последнее слово звучало фальшиво, будто поиграл на пианино без знания нот. Зрачки его глаз расширились в безумии.

Слеза покатилась по щеке, оставляя за собой тихонько засыхающую дорожку. Никогда! Я не позволю так оклеветать меня, замарать, будто я — дешевка. Если нужны наказания для перечившей девки, то лучше повесьте, нежели участвовать в войне «Кто сможет дольше продержаться?».

Ненавижу вас! Ненавижу!

Сглатываю, сжимаю руки в кулаки, словно энергия исходит от земли и насыщаешься ею, дабы суметь побороться. Злость и обида к людям, входящую в мою жизнь временно, стимулируют не пасть духом. Возможно, мое начало еще не пришло, но по крайне мере я не нашла свой конец. Его и нет. Я не должна просто стоять. Надо действовать. Искать лазейки.

Его руки расстегивают мою пуговицу на штанах, тянут молнию, и в этот момент я решаю поменять тактику — кручусь в объятьях и ударяю коленом со всего размаху в пах, как только он становится рассеяным. Парень скручивается, выпускает из лап и держит свои причиндалы, сверля меня разъяренным взглядом.

— Идиотка!

От боли скулит, как щенок, шипит, не выпуская из капкана холодных глаз.

Не мешкая, поправляю одежду, оглядываюсь по сторонам и спешу быстрее юркнуть в один из проходов, который выводит на улицу с деревянными домами. Позади меня слышатся тихие стоны, но я не обращаю внимания и бегу строго на север, подальше от территории, прилежащей близко к детдому…

Запыхавшись, вбегаю в лабиринт из вывешенных белых простыней, путаясь. Я достаточно далеко убежала и не факт, что они погонятся за мной следом, ведь хозяевами считаются лишь в пределах досягаемости. А здесь им меня не найти. Не поймать.