На посту, оборудованном точно так же, как и пост на въезде, скучал старший сержант. На вопросы инспектор отвечал бойко, говорил много лишнего, стараясь угодить человеку из области – в поселках любой человек из области большой, – и если бы его спрашивали не об одной машине, а о пяти, то беседа могла бы затянуться до вечера.

– Ладно, ладно, понял я, спасибо, – поблагодарил Метлицкий, уже не зная, как отделаться от сержанта, который следовал за ним и продолжал говорить. – Я понял, черный джип из поселка не выезжал.

И решение созрело.

– Будем ездить по Ордынску, пока не наткнемся на джип, – Метлицкий крутанул руль и выехал в первый же проулок. – Его, конечно, могут поставить в гараж, если водитель приехал к родственникам. Но в этом случае старшина должен был знать этих родственников, а не крутить луну. Значит, родственники отпадают. Чужого в свой гараж не поставят. Машина должна где-то светиться свежей кляксой.

Через полчаса поисков стало ясно, что в Ордынске джип отсутствует. Не помогли даже разведбеседы Бабушкина со всеми, кто встречался на дороге, и это было уже чересчур. Кто-то лгал – либо старшина, либо сержант, либо все, кто оказывался на пути рубоповской машины.

– Скажите, Бабушкин, – задумчиво заговорил Метлицкий, остановив авто в тени столетней ели. – А у вас тут нет подземных стоянок? Может, это главе администрации машину выделили, да тот ее к себе под дом загнал?

Следователь откровенно нервничал. Отвечать на риторические вопросы, ответы на которые Бабушкин знал давным-давно, ему не хотелось. У главы была «Тойота», подземного гаража у него не было, а гараж администрации они только что посетили.

– Идея, конечно, шаткая, но все-таки… – пробормотал Бабушкин, подпирая голову рукой и шевеля пальцами. – Эта дорога ведет к Орде. Это речка, майор… Может, они туда спустились?

– Очень шаткая идея, – заверил Метлицкий, – приехать в Ордынск и спуститься к берегу.

– Я готов выслушать более стоящую.

Не ответив, майор включил передачу и стал двигаться по пологому асфальтированному спуску.

– Шаткая, говоришь… – приглушенно проговорил Бабушкин, вглядываясь в очертания черного внедорожника в трехстах метрах от себя. – Я тебе одно могу сказать – у деда Фомина родственников на джипах нет. Самогоном не торгует, да и вряд ли к нему могли приехать из города на «Крузере», чтобы купить первача. Задолжать миллион братве не мог. Тогда какого черта эта тачка делает у его дома?

Выяснить это можно было только одним способом.

– Прав ты, конечно, – вздохнул Метлицкий, направляя машину к дому Фомина. Машина съехала на слежавшуюся пыль и теперь находилась в эпицентре пыльной бури. Раздражаясь все больше и больше, майор нажал на акселератор, и автомобиль выскочил на грунт. – Шаткая эта идея. Быть того не может, чтобы мы, войдя в эту халупу, увидели и Мартынова, и женщину, и англоязычных захватчиков ее. Бред. Я, вообще, не понимаю, зачем повелся на твои призывы…

Но уже приоткрыв калитку, он вынужден был стремительным рывком выдернуть из поясной кобуры «глок» и замереть на месте.

Бабушкин приютился за спиной гренадера Метлицкого и тоже превратился в статую. Неизвестно, чем приторговывал Фомин, да только пейзаж во дворе уверял обоих милиционеров в том, что это только прелюдия. Главное, видимо, ждало их внутри дома.

У самой калитки, едва не касаясь головой ограды, лежал детина лет тридцати… Закатившиеся глаза его свидетельствовали о глубоком обмороке, а распухшее лицо о переломе верхней челюсти. Оценив ущерб здоровью неизвестному, Метлицкий почувствовал легкий мандраж. Если бы на месте ушиба виднелась рваная рана, то можно было смело утверждать, что несчастного ударили по лицу бейсбольной битой или любым другим предметом, похожим на нее. Однако на лице потерпевшего от мощнейшего удара не было ни ссадины, и лишь невероятных размеров гематома лежала на нем, напоминая оставленный кем-то бордовый носовой платок. Били рукой. И ударить так мог только боксер. От понимания этого майор и чувствовал легкий тремор.

Полчаса, не больше, оценив цвет повреждения, засвидетельствовал он момент наступления обморока.

Успев только принять во внимание, что одежда пострадавшего дорогая, майор услышал у себя за спиной:

– Возле будки, рядом с шавкой – пистолет.

– Я его увидел, едва только вошел. Стойте здесь, Бабушкин, я в ответе за вашу пенсию, – сняв предохранитель, Метлицкой кошкой проскользнул в сени через приоткрытую створку и потянул за ручку дверь, ведущую в дом.

Майор остановился на пороге. То, что предстало его взору во дворе, было прелюдией того, что происходило в доме. Войдя в калитку, он об этом подумал. Сейчас он в этом убедился…

Расслабившись, босс охраны «Хэммет Старс» рассмеялся и покачал головой.

– Даже спрашивать не хочется, что ты еще вспомнил…

И Мартынов, увидев перед собой дульный срез пистолета, стал следить за движением указательного пальца своего будущего убийцы.

– Один вопрос, – вставил Андрей, поняв, что спусковой крючок добрался до своей критической точки. – Как ты будешь выбираться из России?

– Как там у вас говорят – «Yazyk do Kieva dovedet»?

– До Киева такой язык теперь, быть может, и доведет. Но вот в России он тебя приведет только до дверей, над которыми будет висеть вывеска «ФСБ». Ты как та корова, Вайс, – где ходишь, там гадишь. Если все лепешки, что ты набросал здесь за неделю, за тобой собрать, то язык твой тебя доведет только до острова Огненный. Это что-то вроде вашего Алькатраса.

Слово «Алькатрас» Вайс уже не слышал. Рядом с Мартыновым что-то взметнулось в воздух и, описав кривую, ринулось на него. По мере приближения разрывающего уши свиста становилось ясно, что это обыкновенный чайник, однако не придавать этому внимания было нельзя. Во-первых, этот чайник запущен Мартенсоном, который если и решается на то, чтобы что-то бросить, то делает это сильно и точно, а во-вторых, чайник был уже без крышки и… черт его знает, когда этот Мартенсон успел ее снять!..

Отстраниться или нагнуться было невозможно, Вайсу мешал возраст и отсутствие сноровки. Стальной чайник летел по прямой, как заряд из катапульты, и, когда в глазах Вайса вспыхнул огонь, а потом по этому огню прошлось пламя кипятка, он закричал прокуренными легкими. Ударившись обо что-то спиной, а после локтем и головой, он понял, что лежит на спине, а лицо, обваренное кипятком, пузырится и горит огнем.

– Fuck you!.. Fuck!..

Вайс корчился ужом по давно не мытому полу и молил бога, чтобы не пострадали глаза. Если правый еще слезился и различал свет, то левый, лоб над которым почти до кости рассек острый выступ дна чайника, не открывался и не закрывался. Было такое впечатление, что его просто вырвали.

Шагнув к несостоявшемуся убийце, Мартынов прижал ногой его руку, держащую пистолет, и заставил Вайса послать в свой адрес еще одно проклятие.