Отложив в сторону план Гура, я обратился к Пеледу. В промежутке между нашим последним обсуждением и совещанием он придумал, как оставить меньше следов. Вместо захвата всего города Пелед предложил взять штурмом аэропорт, сбросив туда тысячу десантников с десяти самолетов «Геркулес».

Генерал Дан Шомрон[128], командующий пехотными и десантными войсками, тут же возразил:

– К тому времени, когда приземлится первый десантник, нам уже некого будет спасать.

Он пояснил, что террористы наверняка увидят высадку десантников и начнут расстреливать заложников.

Другие участники встречи предложили провести хирургически точную операцию: вместо парашютного десанта задействовать двести солдат и самолет с ними посадить в аэропорту. Существовал риск, что борт обнаружат на радаре, но такой вариант давал важное преимущество: мы могли доставить заложников домой.

На мой взгляд, это был самый реалистичный план из всех, поэтому я попросил группу детально его проработать. Слишком многое оставалось неизвестным. Нас тормозила нехватка разведданных, и при этом мы не могли полностью доверять той информации, которую получали. Один источник сообщал, что может вмешаться эскадра советских истребителей; другой – что к аэропорту переброшен батальон угандийских войск. Мы не знали, сколько там террористов и где находятся заложники – в здании аэропорта или же в самолете. Мы планировали операцию, по которой наши солдаты должны приземлиться в аэропорту Энтеббе, не зная, что их ждет по прибытии.

После совещания я узнал, что Бурка переговорил с Амином и теперь спешил поделиться со мной. Бурка сделал все, о чем я его просил, но Амин стоял на своем, утверждая, что не в силах остановить террористов на своей собственной земле. Его нежелание помочь только убедило меня, что военная операция – наш единственный шанс.

Из разговора Бурки с Амином мы узнали, что террористы освободили сорок восемь заложников-неизраильтян; позже эта информация подтвердилась. Но в целом было довольно сложно отделять факты от вымысла. Амин поклялся, что похитителей тридцать, хотя на основании их заявлений мы прикидывали, что их человек семь. Он сказал, что на них были пояса смертников со взрывчаткой и достаточно тротила, чтобы взорвать весь аэропорт. Это было не исключено, но все же маловероятно, если учесть, что они летели коммерческим рейсом.

И все же обстоятельства постепенно вырисовывались. После очередной бессонной ночи я встретил утро, словно окутанный мраком ужаса. Наступил четверг 1 июля, истекал срок ультиматума. И хотя я полагал, что он будет продлен, оставалась опасность, что я ошибся и нас ждет кровавая бойня.

Ранним утром Рабин собрал министров. До начала совещания я отвел Гура в сторону обсудить только что полученные разведданные. Некоторые из освобожденных заложников уже достигли Парижа и сообщили важные детали. Так, выяснилось, что их держали в одном из двух терминалов – мы называли его старым терминалом. Их охраняли как террористы, так и угандийские солдаты, но главное – их больше не держали в самолете. Еще мы получили подробную информацию о помещениях самого терминала. Мне как министру обороны этого было достаточно, чтобы начать подготовку к операции. Но чтобы убедить Рабина, мне понадобится поддержка остальных, особенно Гура. Он был той опорой, без которой военную операцию невозможно было провести. Не убедив его, не было никакого смысла убеждать кабинет, а склонить его на свою сторону было не так-то легко.

– Я, как начальник штаба, не могу предоставить этот план по спасению заложников [на рассмотрение кабинета], – сказал он, услышав от меня новую информацию.

Так или иначе, я вновь оказался один со своим решением.

Заседание ключевых министров проходило в мрачной атмосфере, на всех давил громадный груз ответственности. По мере истечения срока ультиматума напряженность нарастала. Я открыл совещание, зачитав стенограмму телефонных разговоров Бурки с Иди Амином. Я пояснил: мы получили полезную информацию от освобожденных заложников, также стало ясно, что на помощь Амина рассчитывать нельзя.

Затем заговорили о семьях пассажиров. Министр Хаим Цадок[129] сообщил, что те требуют начать переговоры и ждут, что мы все сделаем для спасения их близких.

– Проблема не просто в требованиях семей, – повторял я второй день подряд. – Очевидно, что переговоры и капитуляция Израиля откроют широкий фронт террора в будущем.

– Кто говорит, что это откроет фронт террора? – ответил Рабин.

– Я так говорю.

– Я прошу уточнить сказанное и пояснить более подробно, – ответил он.

– До сих пор американцы не поддавались террористам, потому что израильтяне установили в качестве мирового стандарта правило «не сдаваться», – объяснил я. – Если мы сейчас уступим, ни одна страна в мире не сможет выстоять перед натиском террора. Мы спровоцируем множество подобных попыток.

– Сейчас мы говорим о нынешней ситуации, – сказал Рабин. – На данный момент не принимать решение – само по себе решение.

Обсуждения продолжались несколько часов, пока Рабин не взял слово:

– Я хотел бы уточнить: у нас нет времени для отговорок. Основной вопрос заключается в том, готовы ли мы вступать в переговоры или нет? Я прошу членов правительства не избегать ответа на этот вопрос.

Министр Исраэль Галили[130] ответил, что, по его мнению, правительство должно немедленно начать переговоры, в том числе «продемонстрировать готовность освободить заключенных». Рабин поддержал предложение Галили, отметив, что мы шли на сделки в прошлом и что он не хочет углубляться в дебаты, почему такие сделки неприемлемы в данных обстоятельствах.

– Прецеденты не проблема, – сказал я. – Проблема в будущем – будущем людей и будущем израильской авиации. Мы должны беспокоиться не только о судьбе заложников здесь и сейчас, но и о том, что случится со страной в условиях массовых угонов и террора.

Рабин не соглашался, ведь у меня все еще не было удовлетворительной альтернативы.

– Я хотел бы знать, кто против, – сказал он, – я не хочу, чтобы по этому вопросу оставалось недопонимание. Я не предлагаю обсуждать переговоры, но правительство должно создать группу, уполномоченную продолжить попытки освободить заложников, в том числе на условиях обмена их на заключенных, которые содержатся в израильских тюрьмах.