В 23:03 стаккато сигналов: ведущий самолет благополучно приземлился. Затем еще семь минут молчания. За это время группы на машинах должны были покинуть первый самолет и приготовиться к штурму старого терминала[137].

В 23:10 Дан Шомрон нарушил тишину: «Все в порядке. Отчет позже».

Восемь мучительных минут спустя мы услышали код «Отлив», указывающий, что все самолеты благополучно приземлились.

«Все идет хорошо, – сообщил Шомрон через две минуты. – Скоро получите полный отчет».

«Палестина»: атака на старый терминал началась.

Следующие двенадцать минут мы ничего не слышали, и воображение рисовало картины операции. Мы знали, что израильский спецназ вел перестрелку с террористами и солдатами иностранной армии на расстоянии более двух тысяч миль от нас, но не более того.

Наконец новый кодовый сигнал «Джефферсон»: началась эвакуация заложников. Затем: «Переместите все в Галилу» – они перевозили заложников в «Геркулес». Угроза еще не миновала, но казалось, что операция все еще идет по плану.

Затем мы внезапно услышали кодовые слова, которых боялись: «Миндальная роща» – сигнал о медицинской помощи для группы спецназа под командованием Йони. Мы услышали, что было две жертвы, но не знали серьезности происшедшего. Несколько мгновений мы представляли худшее: что подразделение неожиданно было атаковано, что наши разведданные оказались неверными и что мы начинали платить цену за свою ошибку.

Но когда ужас начал овладевать нами, мы услышали самый важный код: «Гора Кармель». Все самолеты были в воздухе с освобожденными заложниками на борту.

В ответ последовал взрыв аплодисментов, тревога обернулась торжеством. Мы пытались совершить невозможное и сделали это. Сразу после полуночи Гур позвонил в мой кабинет, чтобы сообщить подробности операции.

Он сказал, что операция заняла пятьдесят пять минут[138] и что все террористы убиты. Мы спасли всех, кроме четырех заложников. Одна, госпитализированная Дора Блох, как мы узнали позже, была убита в больнице в Уганде. Трое других – Жан-Жак Мимуни, Паско Коэн и Ида Борохович – неправильно поняли команду солдат Армии обороны Израиля лечь во время перестрелки и попали под перекрестный огонь. Кроме того, он подтвердил, что два солдата были ранены, но их личность и тяжесть ранений пока оставались неизвестны.

Рабин вернулся в свой кабинет, а я вызвал Бурку. Я хотел, чтобы он позвонил Иди Амину и в разговоре предположил, что угандийский президент оказывал нам содействие в этой операции. Это был лучший способ подорвать доверие между Амином и террористами, шанс разрушить его отношения с нашими врагами. Бурка связался с Амином по его частной линии, я стоял рядом и слушал.

– Говорит президент Амин.

– Спасибо, сэр, – Бурка играл как по нотам. – Я хочу поблагодарить вас за сотрудничество. Большое спасибо, сэр.

Амин был в замешательстве.

– Вы знаете, что вам ничего не удалось, – ответил он.

– Сотрудничество не увенчалось успехом? – переспросил Бурка. – Почему?

– Что случилось? – В его голосе звучало отчаяние. – Вы можете мне сказать?

– Нет, я не знаю. Меня попросили просто поблагодарить вас за сотрудничество. Мои друзья, имеющие тесные связи с правительством, попросили меня сказать вам это.

Я позвонил Рабину и рассказал о разговоре с Амином. Он разразился смехом и пригласил меня отпраздновать. Когда я вошел к нему в кабинет, там был Менахем Бегин[139], лидер оппозиции и будущий премьер-министр, который разделял радость момента. «Операция в Энтеббе, – сказал он позже, – излечит нацию от травмы войны Судного дня». Действительно, так и будет.

Операция «Энтеббе» была моментом чистого вдохновения в самые мрачные времена. Так мы заявили миру о храбрости Израиля, его хитрости, его отказе сдаваться террористам и приверженности общечеловеческим ценностям. Она стала известна как одна из самых смелых операций в военной истории, она показала миру то, о чем мы в министерстве обороны уже знали: Армия обороны Израиля является одной из самых отважных и решительных в мире. Воины, участвовавшие в миссии, стали героями, знаменитостями дома и за рубежом.

Это был также момент исцеления, возвративший чувство безопасности и защищенности, утраченное после войны Судного дня. Это было послание еврейскому народу во всем мире: у нашей нации есть государство, которое способно его защитить.

Мы с Рабином совместно подготовили небольшое заявление для прессы. Оно состояло из одного предложения: «Сегодня вечером силы Армии обороны Израиля спасли заложников и экипаж из аэропорта Энтеббе».

К трем часам утра 4 июля я вернулся в свой кабинет и прилег на кушетку, готовый впервые за несколько дней уснуть по-настоящему. Несмотря на изнеможение, я не мог расслабиться и представлял заложников в брюхе «Геркулеса»: что они думали и чувствовали. Закрывая глаза, я думал о необычайной отваге Армии обороны Израиля, равно как и членов «Совета фантазеров» – людей, которые проявили невероятные творческие способности при разработке планов, даже считая мой оптимизм неуместным. Несмотря ни на что, они никогда не упускали из виду значение миссии и ее шансы. Без людей такой силы духа мы бы вряд ли когда-нибудь осуществили подобное.

Я услышал шорох у двери и открыл глаза: передо мной стоял Гур. В последний раз, когда мы виделись, он улыбался и подбадривал меня. Теперь его лицо было угрюмым и осунувшимся – лицо человека, который узнал нечто трагическое, но не мог найти слов, чтобы поделиться этим.

– Что случилось? – спросил я, поднимаясь на ноги.

– Шимон, – тихо сказал он, – Йони погиб. Его убила пуля снайпера с диспетчерской вышки. Прямо в сердце.

Я отвернулся и уставился в стену. После напряженной недели мне едва хватало сил, чтобы сдерживать эмоции. У меня не было слов для Гура, и у него больше не было слов для меня. Он молча покинул кабинет, и я разрыдался.

На следующее утро мы с Рабином отправились на аэродром, чтобы приветствовать спасенных заложников и вернувшихся десантников, которых после гибели Йони возглавил Муки Бецер. Пассажиры, которые провели так много времени в страхе, испытывали огромное облегчение, ведь они до последнего момента не знали, что мы собираемся их спасти. Их радость и благодарность были особенно важными, потому что напоминали о масштабе операции. Я наблюдал за воссоединением семей: дети обнимали матерей, мужья – жен. Я стал свидетелем чудесных моментов, когда невысказанное беспокойство превращалось в неиссякаемую радость. И все же внутри меня была грусть. Потеря Йони тоже была напоминанием о цене операции в человеческом измерении.