– Понятия не имею, – улыбнулся Головач, – В прежние времена он проживал в Воронцовке. Возможно, и сейчас его там найдете.

Запрос ушел, и через час из отдела учета граждан Одесского горисполкома пришел ответ. Билык проживал в Воронцовке на улице с таким же названием: Воронцовская!

Выехали вдвоем с Бабичем, благо день еще не кончился. Район когда-то назывался Воронцовской слободкой – исторически сложившаяся часть города между промышленной зоной, железной дорогой и Алексеевской площадью. Названия улиц оригинальностью не блистали: Складская, Товарная, Перевозная, несколько Вагонных переулков.

Улица Воронцовская прорезала центр района, тянулась мимо жиркомбината, бывших детских приютов, школы для слепых, где в годы советской власти открылось музыкальное училище. Район был странный: промышленные предприятия чередовались с интересными зданиями.

Нужный дом находился напротив территории бывшего женского благотворительного общества. Через квартал простирались личные владения князя Михаила Воронцова (разумеется, национализированные), бывший Михайло-Семеновский сиротский дом, учрежденный вдовой князя…

Василий Федорович проживал в коммунальной квартире, среди шума и гама. Визжали дети, гремела посуда на кухне, остро пахло квашеной капустой.

Супруга Билыка, анемичная особа за пятьдесят, с мучнистым лицом и предельно выразительными глазами, обнаружив под носом корочки СМЕРШ, смертельно побледнела. И даже дети, носящиеся гурьбой, как-то присмирели, хотя, казалось, что бы понимали. Пришлось объяснять, что это не задержание, героев войны не задерживают. Требуется помощь Василия Федоровича в одном рутинном деле. Супруга слегка успокоилась, но продолжала смотреть опасливо. Василия Федоровича не было дома, он еще не пришел с работы, но скоро должен прийти. Человек не мог сидеть без дела – не прошла и неделя после освобождения города, как он устроился каменотесом на добывающее предприятие. Городу после освобождения требовались тысячи тонн строительных материалов, а значение ракушечника в строительном деле никто не отменял.

– Да нет его, можете убедиться. – Женщина освободила проход в комнату, из которой высовывался большеглазый малыш в шортах с помочами – внук или кто-то еще.

– Спасибо, мы вам верим. Подождем на улице – не будем вас смущать.

Василий Билык появился во дворе через пятнадцать минут. Мужчина передвигался грузно, но без палочки, страдал одышкой. Машина стояла у подъезда, пройти мимо он никак не мог. Алексей окликнул его, показал удостоверение, мужчина напрягся – обычная реакция даже для лояльных граждан. Через пару минут он успокоился, даже заинтересовался.

– Если хотите, можем сесть в машину, – предложил Алексей. – Вы устали на работе.

– Нет уж спасибо, давайте лучше на лавочку присядем, – усмехнулся Билык. – Не стану возражать, если угостите папироской, товарищ майор. На работе все выкурил, дома есть несколько пачек, но не бежать же туда.

– Курите, – предложил Бабич, доставая пачку. – Простите великодушно, Василий Федорович, но у вас явно не в порядке легкие. Любите рисковать?

– Точно. И вечно жить не собираюсь. – Билык с наслаждением затянулся, качество табака у сотрудников органов нареканий не вызывало. – Бесполезно бороться с привычками. А вообще вы правы, за последние годы организм износился. Но мне-то на что жаловаться? – Мужчина невесело усмехнулся. – Я хотя бы живой. Другие и этим не могут похвастаться.

Он внимательно выслушал просьбу, задумался, задал несколько наводящих вопросов. Новость о загадочной смерти Булавина настроения не подняла, Билык поморщился, качнул головой.

– Жалко Виктора Афанасьевича, хороший был человек. Не всегда ровный, себе на уме… но все равно хороший. Да и умереть – не от болезни, не от пули, а так, как вы рассказали… врагу не пожелаешь. Я не сидел вместе с ними месяцами в подземельях, куда с моей-то одышкой? Имел хорошую легенду, созданную товарищами из райкома, это позволяло жить в городе и не шарахаться от оккупантов. Если требовалась помощь, появлялся связной, и я спускался в каменоломни. Проход находился под котельной, обслуживающей нашу районную больницу, там работали истопниками наши люди, и в этом плане я ничем не рисковал, всегда мог найти оправдание.

– К вам претензий нет. Вспоминайте, Василий Федорович, все, что может быть полезным: подозрительные истории, смутные личности, ваши коллеги, так сказать, по партизанской работе – я имею в виду проводников.

Пришлось раскошелиться еще на пару папирос. Билык дымил, как пароходная труба. Реакция на появление СМЕРШ и гибель Булавина была правильной – вряд ли этот человек носил камень за пазухой. Почти четыре месяца он работал проводником в группе Булавина. Не сказать что знал все катакомбы (таких людей в природе не существовало), но в основных направлениях разбирался и легко прокладывал маршруты. Он водил людей к Прохоровскому скверу, где фашисты держали подлежащих уничтожению евреев, водил на Молдаванку, на Дерибасовскую.

Отряд дислоцировался в Приморском районе, но однажды пришлось оттуда уйти – попытки карателей выкурить партизан из подземелья стали слишком настойчивы. Новую базу оборудовали в Бугаевке, под старой подстанцией, где имелись извилистые ходы и двухъярусные галереи. Несколько раз он помогал выносить на поверхность раненых – у них гноились раны, и оставлять их под землей было то же самое, что убить. Помогали сотрудники инфекционной больницы, близкие к подполью.

Булавин не любил Мещерского, это факт, и чувство было взаимным. Но контакты случались. Однажды совместно выступили против отряда полицаев, решившего создать в катакомбах нечто вроде плацдарма. Товарища Коробейника он прекрасно помнит, где-то в марте выводили из-под огня его людей, а потом Сидор Фомич лично благодарил Билыка, что спас от смерти его партизан. С Горобцом тоже приходилось иметь дело – в начале апреля получил задание встретить его людей у здания водолечебницы на Прибрежной и сопроводить в Ильичевский район. Операция по захвату высокопоставленного румынского офицера была спланирована Центральным штабом партизанского движения – одна из немногих операций подобного рода в Одессе, которую удалось довести до конца. «Высокую морду» похитили из ресторана, где он развлекался в компании падших женщин, и с потерями доволокли до входа в катакомбы. Их преследовали взбешенные солдаты, но быстро заблудились в перекрестье ходов…

– Тяжело было, но скучать не приходилось… Да, был один случай, – вспомнил Билык. – Но это что-то из разряда курьезов, так нам потом объяснили… Когда погибли бойцы товарища Бурова вместе с самим товарищем Буровым, у них проводником в отряде был некто Павлинский, зовут, если не ошибаюсь, Павел, – то ли обрусевший словак, то ли поляк. После разгрома выжили двое или трое, в том числе сам Павлинский. Я видел его – лицо обожженное, растерян, что-то мямлил: дескать, понятия не имел, что в переходе будет засада. Может, и так, проводник за действия противника не отвечает. Но привести в засаду может, если он сам враг. Чем кончилось разбирательство, не знаю. У нас была своя работа, и с какого-то момента старались не взаимодействовать с другими товарищами. Народ шептался насчет предательства. Потом передали через сарафанное радио: Павлинского вроде видели выходящим из здания сигуранцы. Он якобы изменил внешность, но его узнали. Наверное, разобрались, прошел очередной слушок, что это был не Павлинский, а кому-то очень хотелось перевести на него стрелки. Павлинского взяли в оборот и выяснили, что не был он в сигуранце. Предателя нашли, им оказался некто Мовшан, он вроде погиб, когда пытался сбежать к своим хозяевам. Но история темная, сами знаете, как расходятся слухи и сплетни, обрастая всякими небылицами и ложью. Павлинский продолжал участвовать в партизанских походах, его видели в отряде товарища Волгина…