– И ты не пытался его остановить? – разозлился Алексей.

– Во-первых, я не истребитель, – парировал Казанцев. – На быстрых скоростях не летаю. Во-вторых, я пытался, за кусты отступил и наперерез побежал, но, когда на аллейку выскочил, пацана и след простыл. Девицу какую-то протаранил, она с хозяйственной сумкой шла, испугалась. Кстати, симпатичная.

– У тебя невеста Оксана, – напомнил Бабич.

– Да, точно, – вспомнил Казанцев. – В общем, улетел шпингалет, я так бегать не умею. И кому Виктор Афанасьевич написал послание, осталось неизвестно. Пацана узнать смогу, но это обычный пацан, таких в Одессе тысячи. Булавин первого встречного подозвал – боялся телефоном пользоваться. В общем, я вернулся в сквер, а Булавин уже как-то приободрился, словно через Рубикон перешел. Еще немного посидел и побрел домой. Он живет рядом с Французским бульваром – Коняжный переулок, дом двухэтажный, но добротный, квартир на восемь. Семья уехала, он один сейчас. Свет загорелся на кухне, потом в спальню перешел. Я помялся еще немного, что там делать – спокойной ночи пожелать?

Алексей задумался. А ведь насторожило его что-то в Булавине – еще в первую беседу. Он что-то знал, но боялся. А почему боялся? Значит, сам не чист, не решался сообщить, за свою шкуру переживал. А может, все не так? Может, он и есть «крот»? Ведь не существует подробных инструкций, как должен вести себя «крот», когда его пасут люди из контрразведки!

– И это еще не все, товарищ майор, – с каким-то придыханием сообщил Казанцев. – Почему я так поздно? Товарищи из НКГБ перехватили, сообщили интересные сведения. Не понимаю, почему это раньше не всплыло. Вроде не секрет, эти данные никто не прятал… а вот не всплыло. В ноябре 1938 года Булавин был репрессирован.

– Это как? – изумился Алексей.

– Сам в недоумении. Но факт остается фактом. Он же в армии служил, артиллерией командовал. Тогда кампания проходила по выявлению врагов, вы, конечно, помните. Булавин попал под раздачу, был снят с должности, обвинен в антипартийном заговоре, в участии в создании антисоветской группы в воинской среде – сначала помещен под домашний арест, потом его посадили в изолятор. Обвинение было серьезное, он четыре месяца провел в камере, и обходились с ним, мягко говоря… не мягко. Через день допросы, избиения… Это не я придумал, товарищи рассказали, им ответ на запрос пришел. В общем, на человека было жалко смотреть. Он, к слову, ни в чем не признался и ничего не подписал. Твердил о своей невиновности, преданности делу партии. В один прекрасный день он был подчистую реабилитирован – за отсутствием состава преступления. Все обвинения сняли, отпустили на свободу, даже попросили понять правильно – дескать, ошиблись. Редчайший случай, но ошиблись наши органы, поверили ложному доносу. Тогда как раз руководство НКВД сменилось…

Эта эпоха была совсем недавно. Пришел товарищ Берия – и все, еще не посаженные, с облегчением выдохнули. Репрессии пошли на спад, слетело со своих постов прежнее руководство НКВД во главе с гражданином Ежовым, оказавшимся замаскированным врагом.

– Восстановили в партии, даже в должности, но Булавин написал рапорт об увольнении со службы по состоянию здоровья. Состояние было действительно не ахти. Но в милицию его взяли, быстро поднялся по карьерной лестнице – от начальника уголовного розыска в маленьком причерноморском городке до нынешнего поста. Никто не препятствовал, он же не преступник, есть бумага. В общем, вот так, товарищ майор. Свое прошлое Булавин не афиширует.

А вот это уже интересно. О том, что происходило в стране в конце 30-х, знал весь мир. Майора самого миновала эта участь, но могло и не пронести. Дело не в том, что Булавин виновен, – скорее всего нет. Но он затаил злобу, возненавидел все, что раньше считал святым. Оттого и уволился из армии, пошел в милицию. Крепла фашистская Германия, назревала война, он уже тогда планировал, что перейдет на сторону врага, чтобы отомстить за свои обиды… А вот в этих рассуждениях имелось рациональное зерно. И, в сущности, Булавину ничто не мешало оказаться тем самым «кротом»…

– Товарищ майор, так, может, он и есть наш главный злодей? – с придыханием пробормотал Чумаков. – Это он, да чтоб я так видел через свои глаза…

– Это может оказаться правдой, – уклончиво отозвался Лавров. – Но далеко не бесспорный факт. Одно можно сказать не колеблясь: этот субъект что-то знает.

– Надо брать, товарищ майор, – занервничал Осадчий. – Он не он, потом разберемся. Выбить из него, кому он написал эту чертову записку и что в ней…

Лавров не мог самовольничать. Подобные вопросы требовали согласования с руководством. Наломают они тут дров – потом не отмоются, а первой голова полетит у майора Лаврова. Были сомнения – весьма крупные, но факт, что Булавин что-то скрывает, можно было не оспаривать.

Часы показывали начало двенадцатого. Обращаться к Лианозову было поздно. А загреметь под трибунал – вроде рано…

– Когда Булавин уходит на работу?

– В последние два дня выходил из дома без четверти восемь, – без запинки отозвался Казанцев.

– Значит, в семь утра мы должны быть готовы. Задержание от нас не убежит. По домам, товарищи, срочно спать…

В семь утра квартал, где находился дом Булавина, оцепили солдаты. Второе кольцо – непосредственно вокруг здания – состояло из сотрудников НКГБ. Дом был старый, но добротный, с большими окнами, с балконной галереей на втором этаже, имел единственный подъезд и коридорную систему на обоих этажах. Густые заросли акации окружали строение. Кусты уже позеленели – глянцевые листочки выстреливали из почек. За зеленью прятались люди в штатском. Так распорядилось начальство – почему такой ажиотаж, Лавров не понимал. Подстерегли бы Булавина на выходе из дома, посадили в машину – и все дела. Но начальству виднее, ценные распоряжения возбужденный полковник Лианозов отдавал уже с шести утра.

Ждать, пока Булавин соберется на работу, было неразумно. Группа проникла в подъезд, стараясь не светиться под окнами. В коридор второго этажа через боковое окно проникал тусклый свет. На этаже находились четыре квартиры, нужная дверь под номером шесть располагалась в конце слева. На вид добротная, обитая дерматином. Косяки рассохлись от старости, такие двери выбивались с одного пинка – но пинок должен быть качественный. И лучше это делать вдвоем, синхронно.

Офицеры переглянулись. Постучаться, как положено воспитанным людям? Алексей сделал знак Бабичу – тот кивнул, несложная умственная задача, одновременно ударили. Хрустнуло старое дерево, оторвался, повиснув на честном слове, замок – дверь отзывчиво распахнулась.

Первым просочился лейтенант Чумаков, за ним припустились Осадчий с Казанцевым:

– Булавин, ни с места, вы арестованы, поднимите руки!

От яростного вопля заложило уши, и наверняка проснулся весь дом. Не страшно, все равно пора вставать! Топали оперативники, растекаясь по квартире, хлопали двери, кто-то выскочил на балкон. «Валентин, не сигнальте мне в зад!» – возмущался Казанцев на Бабича. Ругался Осадчий, встретив сопротивление подпружиненной двери. Дурные предчувствия переходили во что-то большее.