Шаги гулко отдавались в арке. Во дворе было пусто. Блики от ущербной луны блуждали по поникшему каштану, по «Мерседесу» дяди Бори. Мелькнула мысль – страшно. Дожили, товарищ майор. Просить у полковника Лианозова дополнительную охрану – пусть автоматчики стерегут его покой?

Что-то в этом городе было не так. Пару дней назад в его квартиру пытались проникнуть. Зачем проникать в квартиру ночью, зная, что хозяин находится дома? Явно не с целью грабежа, а гораздо хуже.

Окна в доме не горели. Алексей осматривал темные проемы, пустые балконы. Где знаменитый одесский колорит? Лица жильцов проплывали перед глазами. «Блестящий» автомеханик дядя Боря, Роза Леопольдовна в халате и кудряшках – просто классика одесского жанра; совершенно непонятный Чепурнов, хромая Марина Одинцова со скорбью в красивых глазах; разбитная Галка Тищенко – готовая отдаться каждому за маленький презент или просто так. Кто там еще? Он не успел со всеми познакомиться. Дверь скрипела, пришлось опять вооружиться фонарем. Ступени, энциклопедия городской жизни на стенах – дому несколько десятилетий, и ни одного ремонта…

Он медленно поднялся на второй этаж, заглянул в коридор, ответвляющийся от левого крыла. Мяукнула кошка – чуть не сшибла с ног, сволочь!

Подрагивали пальцы, извлекающие ключ. Квартира, призванная стать крепостью, превращалась в западню. Это требовало осмысления и анализа. Но дверь в течение дня не открывали – нитка, помещенная между дверью и косяком, была на месте – причем на том же расстоянии от пола.

Майор проник в свою квартиру, как вор, быстро заперся, обследовал помещение и только после этого перевел дух. Покурил у открытой форточки, разделся, завалился в постель с пистолетом. Прежде чем уснул, успел обдумать: допустима ли паранойя в сравнительно молодом возрасте на ответственной должности?

Диверсии в городе временно прекратились. Такое ощущение, что преступники выжидали. Но спокойствия в Одессе не было. Шалили уголовники – подстерегали граждан в подъездах, подворотнях, обчищали до нитки. Если люди сопротивлялись, могли покалечить или убить. Участились кражи из квартир, грабежи складов и магазинов. Прогулки по городу в вечернее и ночное время превращались в опасное мероприятие. Милиция работала без выходных, удвоилось число совместных патрулей на улицах.

– Блатные понаехали! – оповестил в рабочий полдень Паша Чумаков, вторгаясь в отдел. – Привокзальные милиционеры аж офонарели от такой наглости! Прибыл поезд Новороссийск – Одесса, а там процентов 70 пассажиров – характерная публика! В документах, понятно, ничего такого, но одни рожи чего стоят. Бедные граждане трясутся, не отходят от своих чемоданов, а эти потешаются, девок и стариков пугают. Несколько драк отмечено: у офицера, едущего из госпиталя, нервы не выдержали, дал урке промеж рогов, так мгновенно свора налетела, и боевому офицеру убегать пришлось. На патруль дернулись – тот решил документы у граждан проверить, знатная заварушка вышла, но вроде всех в участок доставили. И что с того – капля в море. Я понимаю, что Одесса большая, стерпит этот наплыв, рассосутся по малинам. Но они же постоянно прибывают, хоть из пулеметов коси. А в линейном отделении пятнадцать душ с древними наганами. Говорят, Сеньку Жмыха видели – в миру Семена Жмыхарева, – до войны в авторитетах ходил, дела проворачивал. Ему, говорят, на кладбище уже лет семь прогулы пишут. Представляете, товарищ майор, что в ближайшее время в городе начнется? А мы тут с какими-то диверсантами нянчимся…

– Будет хуже, если городской криминал породнится с нашими клиентами, – рассудительно заметил Осадчий. – Тогда повторно придется Одессу брать.

– Надо будет – возьмем, – отрезал Алексей. – А пока каждый будет заниматься своей работой. Что удалось выяснить?

– Не помогают наши беседы с фигурантами, товарищ майор, – пожаловался Казанцев. – Может, беседы заменим допросами?

К тому шло. Контрразведке придали группу наружного наблюдения из оперчекистского подразделения. Год назад опять образовали НКГБ СССР, выведя чекистские отделы из подчинения НКВД. Зачем это понадобилось, сотрудникам не объяснили – просто «в связи с изменившейся обстановкой». Группа по настоянию полковника Лианозова перешла в подчинение 3-го отдела СМЕРШ и теперь состояла из нескольких человек в штатском – в основном молодых, вчерашних особистов, имеющих небольшой опыт полевой работы. За фигурантами следили круглосуточно, хотелось надеяться, что пока они слежку не засекли. Первые сутки ничего необычного не происходило. Интуиция подсказывала, что с некой персоной из списка что-то нечисто, и полковник Лианозов, выслушав доклад, в принципе согласился с выводами оперативников.

– Проще арестовать всю компанию, бросить в застенки и пытать день и ночь, – в качестве шутки предложил Лианозов. – Кто-нибудь да признается. Или все признаются. Но это не наш метод. Не в том задача, майор, – объяснил полковник, уловив удивленный взгляд подчиненного, – чтобы кого-то посадить и отчитаться. Нам такие деяния боком выйдут. Обстановка в городе ухудшается, есть предчувствие, что грядет нечто зловещее. Хрен с ними, с уголовниками, – пусть об этом у милиции голова болит. Нам нужен «крот», нужен этот клятый партизанский отряд, который от настоящего не отличишь. Работайте плотно, забудьте про отдых, успеем еще отдохнуть. И будьте осторожны, не зацепите какую-нибудь важную фигуру без должных оснований. Мнение, что с нас как с гуся вода, ошибочно. Может так попасть, что не обрадуемся. А ответственный за это дело, извини, ты. И с партийными вожаками осторожнее – они бывают на редкость злопамятными…

Основную работу оперативники старались проводить сами, отклоняя помощь третьих лиц. Молодую чекистскую поросль держали для несложных заданий.

На второй день стало происходить кое-что интересное. Коробейник вышел из дома мрачнее тучи, сел за руль служебной эмки (которую часто использовал в личных целях), поехал в порт. Его отследили до проходной и остались дежурить снаружи. Такая работа ребятам из НКГБ вполне подходила. У дома Коробейника остался Паша Чумаков – на всякий случай, понаблюдать. Чем-то не нравился ему этот субъект, особенно усы, напоминающие неизменный атрибут товарища Буденного. Смутные томления оказались не напрасными. Через четверть часа после отъезда кормильца из дома вышла женщина – этакая миловидная скромница в платочке – по приметам, супруга Коробейника Симчук Валентина Тимофеевна. В руке у нее была корзинка, отправилась она на колхозный рынок, который находился через пару кварталов. Не Привоз, конечно, но торговля уже шла бойко.

– Дернул меня черт за ней пойти, – сокрушенно вздыхал лейтенант. – Но баба ничего такая, приятно посмотреть, понятно, почему на нее Коробейник в подземелье запал. Приятно же воевать, когда каждую ночь и обогреют, и обласкают. Сначала в рядах ходила, по сторонам смотрела – то ли выискивала кого, то ли боялась, что кошелек свистнут. Картошки с полведра купила, какую-то зелень. Смотрю, в мясную будку заходит. Я было за ней, но зачем, думаю? Выйдет же обратно. В будке все равно ни мяса, ни людей. Стою, переминаюсь. Вдруг вижу, мужик вывешивает табличку «Закрыто» и обратно. Мне не по себе как-то стало, хотел ворваться с пистолетом – ведь явно к связному пришла. Но что-то остановило, сбоку обошел, шею вытянул. Смотрю, а они уже в подворотню удаляются – она и мужик этот, что лавкой заведует. Представительный, кстати, мужчина, один рукав пустой, пара медалей на пиджаке. Оглянулись напоследок, исчезли за углом. У меня дух захватило, товарищ майор. Так бежал…