– Развяжи меня, – крикнула Соня, повернувшись к Белке, но та, скованная ужасом, не двинулась с места, скрючившись в углу.

Оборотень двинулся к девочке, она ясно различила капельки багровой крови на его чудовищных зубах.

– Стой на месте, я стреляю, – бледный, как лихорадка, в кабинет директора ворвался Рис Листок. Оборотень повернул к нему косматую башку. Полицейский выстрелил, но чудовище даже не дернулось, а вот ответ – удар когтистой лапы – отбросил Листока к стене. Он обмяк и остался лежать без движения. Следом за ним Соне на выручку бросилась Анжела, но и ее ждала та же участь: пролетев несколько метров, она врезалась в стенку и медленно съехала на пол.

– Директор Термос! – взвизгнула Кукуруза, заглянув в дверь. – Я напишу жалобу в министерство.

Оборотень двинулся к ней, и учительница, вскрикнув, кубарем скатилась с лестницы. Тогда чудовище вновь повернулось к Соне, и девочка поняла, что теперь – это точно – конец. Она зажмурилась, чтобы не видеть приближающейся пасти и, дрожа всем телом, ждала: вот-вот на нее обрушится страшный удар…

– Грипл-грипл!

Соня приоткрыла глаза и оторопела: на пороге, в ореоле развевающихся седых волос, стояла старуха Грипл.

– Орлас! – звала Руфь, мечась по желтой от листвы поляне. Ни следа, ни намека на след ей найти не удалось. Мальчик был здесь, и вот он исчез, как будто его не существовало вовсе. А может, Орлас и вправду лишь плод ее воображения, ее души, истерзанной страшной потерей, мираж, бальзам на рану – и не более того? Она полюбила его сильнее, чем сына, она верила, что с этим мальчиком обретет долгожданный душевный покой, но – жестокое время, совершив сумасшедшую виток, враз лишило Руфь последнего утешения, смысла и желания жить.

Время? Нет, это не время, это Мисош, зло и проклятие этого мира. Мисош, поманивший ее светом счастливой звезды и лишивший даже надежды… Мисош, существующий и запредельный, лживый и правдивый, по своей неведомой жуткой прихоти сделал ее Воительницей, внушил, что она избрана, чтобы уничтожить его. Воительница? Какая она Воительница? Ужасающее, фатальное заблуждение!

– Орлас, – острые снежинки летели с неба, ложились на желтую листву, на волосы Руфи. Небо посерело, вечерний туман заклубился у подножий дубов…

Белая волчица бежала по припорошенной снегом земле, останавливалась и долго сосредоточенно принюхивалась, словно пытаясь втянуть в свои легкие весь мир. Она изучала каждую травинку, каждый робкий кустик, но поиски ее были тщетны, и волчица бежала, бежала, не оглядываясь назад и не глядя вверх.

Лес поредел, и перед ней открылась долина, на дне которой, как подарки в рождественском мешке, лежали светящиеся домики. Волчица побежала вниз, к поселку, хотя никогда раньше не приближалась к нему. Но сила, которой нельзя противиться, несла ее, как на крыльях…

Семья, живущая в маленьком доме на окраине поселка, ужинала.

– Не хочет он рыбу есть, вишь ты, – сердито бурчал краснолицый упитанный мужчина, сверля глазами тонкошеего мальчишку, уныло ковыряющего ложкой в дымящейся миске. – Каким стал бароном! Это все школа, разрази ее гром! Чему только учат? Вот скажи, чему тебя в школе учат?

– Арихметике, – отозвался мальчишка, косясь в угол на греющегося на печи кота.

– Арихметике, – передразнил его отец. – Лучше б вас учили, как рыбу нахлыстом ловить!

– Тогда я не буду больше в школу ходить, – мальчик с радостной готовностью вскинул голову.

– Ахх-ык-хх-ык! – краснолицый мужчина поперхнулся хлебной крошкой и еще больше покраснел – помидор, да и только! – Я тебе покажу, лентяй! Ты хочешь сгнить в этом болоте, покрыться рыбьей чешуей? Слышала, Охра?

– Не смущай ребенка, Рудь, – сердитый женский голос послышался из-за повешенного на двух гвоздях серого одеяла. Судя по всему, за ним находилась небольшая комнатушка.

– Не буду, Охра, – с готовностью проговорил мужчина, ласково смотря на мальчика. – Учись, Яик, учись, пожалуйста!

В дверь постучали. Ложка, которую краснолицый Рудь нес ко рту, замерла, и капельки рыбного супа пролились на скатерть.

– Кого там несёт? – серое одеяло откинулась и из-за него показалась невысокая худая женщина с изможденным болезненным лицом. – Прутся, на ночь глядя. Эй, кому там черт не брат?

Гулко ступая по полу босыми ногами, Охра подошла к двери и, откинув тяжелый крючок, распахнула ее. Сначала она ничего, кроме слепой темноты, не увидела, а потом ей навстречу шагнула женщина – не разобрать, старая или молодая, с длинными золотистыми волосами.

– Где Орлас? – прохрипела не прошенная гостья.

– Кто ты и что тебе надо? – рассердилась Охра, схватив пришелицу за плечо. – Куда ты прешь, как ослица?

Вдруг она вскрикнула и отпрянула, потирая руку и морщась от боли.

– Где ты спрятал Орласа? – крикнула Руфь и проследовала в дом, не обращая внимания на вопли хозяйки.

– Какого дьявола?! – вскричал краснолицый Рудь, поднимаясь ей навстречу из-за стола во всю мощь своего богатырского роста.

Руфь увидела скорчившегося от страха Яика.

– Орлас!

Мальчик, пискнув, как мышь, спрятался под столом. Его отец и не думал прятаться.

– Так получи же, – рявкнул Рудь и, размахнувшись, ударил Руфь по голове пудовым кулаком. Однако златоволосая женщина и бровью не повела, а вот рыбак отлетел в сторону и ударился о стену. Он задел полку и на него посыпались сверху пустые банки и бутылки.

– Мы ни в чем не виноваты, – запричитала Охра, глядя, как ее муж барахтается в битом стекле. – Возьми, что тебе надо, и убирайся.

Руфь нагнулась и железными пальцами выудила из-под стола верещащего мальчишку:

– Мы уходим, Орлас!

Охра вскрикнула и потеряла сознание.

– Верни Яика, ведьма, – взмолился Рудь, протягивая вперед большие заскорузлые руки. – Он – последнее, что у нас есть.

По щекам работяги побежали слезы.

Руфь, не слушая его, шагнула к выходу. И тут в голове у нее словно взорвалась бомба – яркая вспышка, а потом темнота. Она выронила из рук Яика, тот упал на пол и пополз к матери, рыдая и дрожа всем телом.

Рыбак и его семья с ужасом глядели на пришелицу, упавшую на колени и кричащую дико, страшно:

– Нет!

Хохот – ядовитый, жадный – разрывал череп Руфи. Мир превратился для нее в меняющее цвета пятно, миллионы иголок летели к ней отовсюду и – вонзались, вонзались, вонзались в ее истерзанный мозг:

– Ты проиграла, слабая женщина!

Руфь ничком упала на пол…

Она посмотрела в окошко – там была лощина, темный лес, заносимый снегом. В ночном тусклом небе мерцали звезды, и от этого становилось зябко. Она повернулась и окинула взглядом обстановку домика: стол, пара стульев, большая неубранная кровать и – по углам – две детские кроватки. Вдоль стен – высокие стеллажи с какими-то склянками и горшками, под потолком висели сушеные травы и коренья.