Но Максвелл, кажется, не замечает — достав из багажа теплый свитер, он просовывает голову в горловину и, одернув одежду, встряхивает влажными волосами.

Все, финиш. Низ живота простреливает предвкушающей болью и я подтягиваю колени к груди — так не сильно чувствуется. Вот же… невовремя!

— Я закажу ужин? — вопросительно смотрит на меня инквизитор.

Я хочу ответить, что с удовольствием поужинала бы хорошим сексом, но лишь киваю головой.

Служанка, зашедшая с тележкой десятью минутами спустя, укоризненно смотрит на стол.

— Вы совсем не пили чай, — как-то по доброму пеняет она мне и я виновато опускаю глаза, ощущая какое-то несвойственное мне смущение.

— Она волновалась, — заступается за меня Максвелл, с улыбкой глядя на женщину. Та понимающе кивает и быстро заменяет чайный гарнитур тарелками и небольшой — аккурат на пару порций — супницей.

— Второе будет через полчаса, — извещает она нас и, тихо гремя тележкой, отправляется восвояси.

Все полчаса мы сохраняем молчание. Солянка, поданная на первое, изумительна — в меру навариста, приправлена лимоном и снабжена оливками в достаточной мере. Отдавая дань таланту повара, я кошусь на Риндана — а тот полностью погружен в работу: перебирает утренние бумаги и даже, кажется, не замечает, что ест. Но отвлекать мужчину мне не хочется — и я выбираю единственный из возможных вариантов: отправляю в рот последнюю ложку восхитительного блюда и, откинувшись на спинку стула, промакиваю рот салфеткой и гляжу на мужчину сквозь полуопущенные ресницы.

Срабатывает моментально. Вздрогнув, будто от электрического разряда Максвелл отрывается от работы и смотрит на меня.

— Мейделин, ты знаешь, что за такие зазывные взгляды можно поплатиться?

Но я охотно принимаю правила игры.

— И чем же?

Риндан смешно морщит нос — как тогда, во время прогулки. Затем изображает задумавшегося философа и, внезапно вскочив с места, сдергивает меня со стула и заключает в объятия.

И целует.

Этот поцелуй не похож на все предыдущие. Тягучий, обещающий, он будто дарит мне новую жизнь, забирая взамен мою. Губы Максвелла медленно, но уверенно берут надо мной власть. Я задыхаюсь — но прервать поцелуй не в моих силах. Слишком нагой, слишком личный. Слишком… наш.

— Многим рискуешь, — шепчет инквизитор мне прямо в губы, — я уже и так одержим тобой. Представь, что будет, если…

Договорить он не успевает — инициативу перехватываю уже я. Прикусываю его нижнюю губу и медленно веду по ней языком, срывая глухой мужской стон. И мне уже даже контекст не нужен: этот поцелуй — будто сама жизнь. И мы — схватившиеся друг за друга, как за единственную опору в этом мятущемся мире.

Мы целуемся, как умалишенные и даже тихий скрип двери не способен отвлечь нас. Лишь деликатное покашливание возвращает нас с небес на землю и, прервав сиюминутное безумие, мы отскакиваем друг от друга, как нашкодившие котята.

— Если вам неудобно, я могу зайти позже, — служанка сама невозмутимость.

— Нет, прошу вас, — как ни в чем не бывало приглашает Риндан.

В попытке скрыть пылающее лицо я отворачиваюсь к окну и застываю у подоконника, глядя, как внизу, под фонарями, медленно падает снег. Звон посуды за спиной сменяется хлопком двери, а затем звуками отъезжающей тележки.

— Рыба с овощами, — сообщает мужчина.

Приходится обернуться — ну да, действительно. Филе.

— Ты очаровательно смущаешься, — замечает Максвелл, подвигая мне стул.

Я молчу — все ещё не могу прийти в себя после неожиданного вторжения. Хотя, признаться, это было… интересно.

Рыба нежнейшая. Ломтики запеченного картофеля, поданные к ней, тают во рту. Золотистая морковь, не иначе как поджаренная во фритюре, дополняет картину. Отправляя в рот кусочек, я чувствую его взгляд. Да, так и есть — сидит, опершись подбородком о сложенные руки и смотрит на меня, даже не прикоснувшись к еде.

— Остынет, — киваю я на филе.

— Ну и пусть, — легкомысленно отмахивается Риндан, — ещё закажу. Знаешь, я тут подумал, что в наших совместных трапезах есть своя прелесть.

— Да ладно? — я все же позволяю иронии просочиться в голос, — и какая же?

— Домашняя, — улыбается он и меня по новой бросает в краску, — я бы каждый вечер с тобой так ужинал.

— Каждый вечер не выйдет. У нас дежурства.

— Любишь ты напомнить о работе, — хмыкает он, — хотя, чего это я… Мы как семья трудоголиков — как не корми, а в сторону работы смотрим.

Я молчу, отмечая ещё одну околоотношенческую реплику. Хотя, если уж он и затронул эту тему, то… почему бы и нет?

— Расскажи о своей семье, — прошу, разламывая вилкой ломтик картофеля.

Но Риндан не удивляется. Лишь тихо вздыхает и убирает локти со стола, взамен подвигая к себе тарелку.

— Ты имеешь в виду шумных, гомонливых, веселых и отчаянных Максвеллов?

— Именно, — скрыть улыбку не получается. Да и не хочется, если честно.

— Ну что ж, — он наполняет свой стакан компотом, а затем иронично глядит на меня, — сама напросилась!

Я складываю приборы на тарелку и окунаюсь в рассказ.

— Мои родители познакомились в столице. Отец тогда приехал по первому делу и остановился у своего друга. А сестра друга — моя мать, как ты понимаешь, — очаровала его с первого взгляда. Через два месяца они поженились.

— Так быстро? — не могу сдержать удивления.

— А чего тянуть-то? — как само собой разумеющееся пожимает плечами инквизитор, — если любишь человека, нужно быть с ним. А два месяца — огромный срок. К тому же, мой отец однолюб, правда… — инквизитор замолчает, а я с каким-то затаенным огорчением замечаю складку у него между бровей.

— Правда, что? — осторожно подталкиваю к продолжению.

— Правда, однажды он чуть не потерял семью, — будто выныривает из грустных воспоминаний Риндан, — я родился через год после свадьбы, а затем отец погрузился в работу. Консультирующий инквизитор, куча интересных дел, разъезды по стране… Я на него похож, кстати. Тоже трудоголик, тоже… — мужчина осекается на полуслове и как-то виновато глядит на меня, — в общем, когда мне было четырнадцать, мы с матерью переехали в Рейлин. Она не могла больше выносить отсутствие супруга дома. Гордая женщина, что поделать, — он коротко улыбается.

— И что отец?

— Отец вовремя опомнился. Но, с другой стороны, выбора, по сути, и не стояло — или работа, или семья. Он оставил свой пост, приехал в Рейлин и устроился рядовым инквизитором. А затем почти год вымаливал у матери прощение.

— Они так и не уехали оттуда, — понимающе киваю я.

— Да. Матери опостылел вечно пустующий дом в пригороде столицы, она даже за вещами отправлять не стала. Продали так, с мебелью и всем полагающимся. Небось, новые хозяева были рады.