Желая провести четкое разделение между Наукой и идеологией, старая Конституция пыталась защищать эту постоянно патрулируемую границу, чтобы избежать двух типов нарушений: злоупотребления тайной ценностей ради прекращения дискуссии (в этом смысле дело Лысенко остается образцовым), а также обратного примера, когда положение дел незаметно используется, чтобы навязать предпочтения, о которых не решаются говорить открыто (научный расизм – это наиболее типичный и хорошо изученный случай). Достоинство борьбы с научной идеологией как будто заключается в том, что она защищает ученых от заражения политикой или моралью, которые они надеялись использовать; она призывает их к порядку и заставляет не смешивать факты и ценности, оперируя фактами, одними только фактами. Борьба против идеологического использования Науки запрещает тем, кто обсуждает ценности, прикрываться природной очевидностью, обязывая их декларировать свои ценности и только ценности, не впутывая науку, потому что, как говорят в таких случаях, «то, что есть, не должно определять то, что должно быть».

Похоже, избавиться от установки на защиту как автономии науки, так и независимости моральных суждений достаточно сложно. К сожалению, у дихотомии, которую она призвана защищать, есть определенные недостатки. Если ей удается достичь своей цели, то даже с самой эффективной пограничной службой она получает только чистые факты и чистые ценности. Однако мы продемонстрировали, что факты не годятся для описания научной работы, а ценности – морального принципа. Беспомощность разделения Наука/идеология объясняется тем, что она ставит перед собой благородную цель, при достижении которой мы не продвинемся ни на миллиметр! (100) Различие между Наукой и идеологией, между невинностью и осквернением, даже если оно когда-то интересовало и по-прежнему интересует различных интеллектуалов, не дает того эффекта, на который они надеялись, учитывая затраченные усилия и количество полицейских сил, задействованных для патрулирования границы (101). Миф о Пещере предназначен совсем не для того, чтобы бесповоротно разделить две палаты, без чего факты были бы лишены дара речи, а ценности – силы, а для того, чтобы эту задачу было невозможно решить снова и чтобы она таким образом заслонила собой все остальные. Если бы Сизиф однажды выполнил свою работу, то он продвинулся бы не намного дальше.

Поэтому мы не можем отказаться от важнейшего различия под предлогом того, что эта задача невыполнима: не слишком ли сильно льстит себе мораль, настаивая на своих требованиях, вопреки всякой очевидности? Мы должны пойти дальше и показать, что эта затея не только неосуществима, но и вредна. Хотя, на первый взгляд, отказ от нее приведет к страшной путанице, как если бы мы больше не могли отличить Божественные Идеи от призрачных образов Пещеры. «Так вы хотите смешать факты и ценности? Поставить на одну доску научную работу и поиск оснований нравственности? Осквернить производство фактов социальным воображаемым? Позволить сумасшедшим ученым с их безумными идеями решать, какой будет наша повседневная жизнь?» Поскольку природа как таковая непременно нуждается в нравственном обществе, а общество как таковое должно пребывать в неограниченной свободе, то, не имея больше возможности разделять факты и ценности, мы определенно почувствуем, что из нашей общественной жизни исчезнет нечто крайне важное. Все опасения относительно познавательного и морального релятивизма немедленно возродятся. Корова больше не обнаружит своих клонов. Определенно, столь тяжелый пробный камень нельзя бросать без веских причин.

Перед тем как приступить к исследованию этих причин в следующем разделе, добавим еще один пункт в наш перечень обязательств. Мы прекрасно понимаем, что нет смысла жаловаться на бесполезность какой-либо разделительной линии, не понимая, что она должна выполнять определенную функцию. Так, например, Великая Китайская стена, хотя никогда не останавливала вторжения, служила многочисленным императорам для самых различных целей (102). Мы не сомневаемся, что разделительная линия, которая столь тесно ассоциируется с благоразумием, призвана что-то объяснять. То, что мы считаем ее недостатком, имеет отношение к ее основной функции: сделать непонятным формирование того, что должно быть, постепенное построение космоса, пригодного для жизни мира. Отделить факты от ценностей, никогда не достигая своей цели, – это единственный способ обеспечить власть природы с помощью «фактов и только фактов», власть природы над тем, что «должно» быть. Если мы решим отказаться от понятия границы между фактом и ценностью, не разделять отныне науку и идеологию, не использовать пограничную службу и не следить за контрабандой, то, чтобы успокоить разгоряченные умы, нам потребуется делать все как минимум не хуже, а по возможности лучше того порядка, который мы упраздняем. От этого будет зависеть убедительность нашей политики природы. Контроль за качеством необходимо поддерживать одновременно в отношении будущих фактов и будущих ценностей, вне зависимости от смысла, который мы вложим в эти слова, подобно тому, как французская пограничная служба выполняет свою работу даже в рамках общеевропейского пространства, известного как шенгенское.

Избавиться от определенной дихотомии и стоящей за ней метафизики совсем не означает, что мы можем запросто уклониться от сопутствовавших ей требований, хотя причины этой связи, которые мы считали существенными, оказались довольно случайными. Поэтому мы предлагаем не отказываться от важнейших различий, которые столь неловко пытались описать при помощи разделения фактов и ценностей, а выразить их через другое противопоставление концептов, доказав, что так будет значительно лучше. Если только Сизиф согласится, что его должность теперь будет называться по-другому, то он обнаружит, что его труд может наконец стать производительным…

Как отказаться от невразумительного различия фактов и ценностей, сохранив при этом зерно истины, которое оно, по всей видимости, содержит? Точнее говоря, предъявляемое коллективу требование не смешивать все пропозиции в темноте, когда все коровы (клонированные или нет) кажутся серыми. В трех последующих разделах мы распечатаем, а потом снова упакуем разделение факт/ценность. Решение, которое мы нашли в этой главе, состоит в том, чтобы вскрыть оболочку, под которой находятся факт и ценность, чтобы избавить их от противоречивых требований, которые им незаконно предъявлялись, а затем, в следующем разделе, рассортировать их по-новому и поместить под другим именем в новую, куда более герметичную упаковку. Это непростая операция, но у нас нет возможности сделать все быстрее или проще, потому что мы всерьез намерены заново учредить здравый смысл, столь отличный от благоразумия.

Сначала вскроем упаковку, в которой до сих пор содержался концепт факта, который противопоставлялся концепту ценности. Мы увидим, что он содержит в себе два различных требования: сколько новых пропозиций внезапно вторглись в дискуссию? Какова определенная сущность или неизменная природа этих пропозиций? Если мы настаиваем на существовании упрямых, возмутительных, неприятных фактов, то выделим две черты, которые мы можем и просто обязаны различать, потому что они являются полной противоположностью друг другу: первая делает акцент на важности и неопределенности дискуссии, а вторая, напротив, на том, что дискутировать не стоит, больше не стоит.