Я быстро прикинула: если срок Вулфмана истекает через два года и он все-таки вернется домой, мне вновь предстоит остаться одной. Перспектива потерять единственного друга отозвалась легкой паникой.

– Тебе пришлось нелегко, и я искренне сочувствую, но помочь ничем не могу. Сидеть у меня в кабинете и оплакивать несчастную судьбу не выход. Я старался наладить между нами сугубо профессиональные отношения и впредь собираюсь их поддерживать. Внуши себе: Зона девять неплохое место, особенно на фоне САШ. Года через полтора ты привыкнешь, во всяком случае, со мной было именно так. Поначалу я чувствовал себя безнадежным чужаком – словно попал в компанию мертвецов, не подозревавших о том, что они мертвы, или я сам умер, только не догадываюсь об этом. Мне до сих пор жаль этих людей, некоторым я весьма симпатизирую. Даже восторгаюсь Акселем, убежденным бихевиористом. Мне посчастливилось с блеском окончить университет Вайнскотии. Видит бог, это было непросто – получить ученую степень по экспериментальной психологии. Мои успехи настолько впечатлили начальство, что меня незамедлительно взяли в штат доцентом – Аксель похлопотал. В Зоне девять я сделал отличную карьеру, о которой в САШ не мог и мечтать. А как же иначе, «вредитель», скептик, постоянно «подрывающий авторитет властей». Странно, почему меня не ликвидировали – наверное, сочли мои хакерские навыки слишком ценными.

– Здесь есть еще наши?

– Да, разбросаны по разным уголкам Зоны девять. Мне неоднократно встречались индивидуумы, преимущественно мужского пола, весьма похожие на СИндов. На первых порах я искал их повсюду, но опасался лезть с расспросами, боясь выдать себя. Те тоже боялись и шарахались от меня, как от прокаженного. Но ты совсем другая – особенная! В тебе кипит отвага молодости, присущая единицам.

«Отвага молодости». Сомнительный комплимент.

– А изгнанники здесь, в Вайнскотии, они существуют?

– Наверняка. Кое-какие догадки у меня имеются, но, как ты помнишь, я предпочитаю не лезть на рожон. Всякий может оказаться шпионом, даже в Зоне девять. Думаю, агентов тут пруд пруди, наряду с правительственными агентами. Не представляю, как они сообщаются между собой, как путешествуют из одной зоны в другую. Вспомни, киберпространство незыблемо, оно вне времени – если знать его механизм, можно свободно странствовать по эпохам. Мои родители были учеными, работали на правительство, поэтому мне известно о кибертехнологиях САШ, хотя значительная часть данных теперь устарела. Одно я знаю точно: государственный университет Вайнскотии – это дыра, куда ссылают потенциально опасных, но перспективных «вредителей», вроде нас с тобой. Вайнскотия – переливающаяся через край чашка Петри для посредственностей.

Вулфман презрительно перечислял местные «великие» умы: Амос Штейн с командой физиков и математиков, бьющиеся над доказательством статичности Вселенной в противовес сторонникам теории Большого взрыва; Мирон Кафланд, ученый-шовинист, твердящий, что вершиной развития философии стало позитивное мышление – банальная чушь, придуманная в современной Америке; Моррис Харрик с его смехотворными убеждениями, будто научный прогресс достиг своего пика в нынешнюю «христианскую, бело-европейскую» эпоху; еще один историк, некто К. Дж. Эммет, который воспевал величие человеческой расы, пришедшееся на Европу и Америку двадцатого столетия, но при этом начисто игнорировал холокост.

– Словно его и не было, – с отвращением произнес Вулфман.

Даже профессор Аксель, покровитель и наставник, чересчур зациклился на бихевиоризме Скиннера и перестал мыслить экспериментально лет десять тому назад. Бедняга и не подозревал о грядущей революции когнитивной психологии.

– Еще год-два, и со Скиннером будет покончено. Его «величайшие достижения» станут историей, пережитком прошлого. Надеюсь, меня не погребет под обломками.

Исступленная пламенная речь Вулфмана поражала до глубины души. До сих пор я принимала за чистую монету истории, которыми меня потчевали мисс Стедман, мисс Харли и остальные: якобы Вайнскотия – кузница талантов, а мы просто счастливчики, если оказались здесь. Вулфман смеялся уже в голос.

– Не ожидала? Неужели ты и вправду считаешь Акселя гением? Везде и всегда существуют свои местечковые «звезды». В действительности он наивный дурак, уверовавший в чудотворную лоботомию Уолтера Фримана. Правда, его вера значительно поколебалась после того, как несколько пациентов скончались на операционном столе. Теперь Аксель ударился в «социальную инженерию» – лечит шоковой терапией пристрастие мужчин и юношей к представителям своего пола, а по факту превращает их в неврастеников, неспособных испытывать симпатию к кому-либо и склонных к суициду. Естественно, эти данные нигде не опубликуют, поскольку они выходят за рамки исследования.

Заметив выражение моего лица, Вулфман снова расхохотался.

– Но… но разве Вайнскотия не…

– Нет. В наказание за вредительство «вольнодумцев» ссылают сюда, на «обетованную землю» Вайнскотии. Райский уголок в самом сердце страны, где любые научные изыскания обречены на провал. Не важно, сколько усилий ты вкладываешь, каким талантом и настойчивостью обладаешь. По-настоящему перспективные ученые с Восточного побережья здесь в одночасье глупеют и в итоге оказываются в тупике, только осознают это слишком поздно. Тут нет талантов, нет знаковых имен. Многообещающий астрофизик из Калифорнийского института забросил докторскую диссертацию по теории струн ради поисков внеземной цивилизации – и занимался этим вплоть до пенсии. Все открытия, сделанные в Вайнскотии, канут в Лету вместе с их авторами – учеными, исследователями, математиками, художниками, писателями, поэтами, даже химиками. Их достижениям грош цена. Потомки уберут с глаз долой их самиздатовские автобиографии и переплавят позолоченные «награды за бесценный вклад в науку». Их идеи вторичны, неактуальны, а то и вовсе ошибочны. Но, несмотря на это, они ведут насыщенную жизнь, процветают, точно бактерии под стеклянным колпаком. Получают награды и правительственные субсидии, распределяемые их высокопоставленными друзьями. Постоянно мелькают на первых полосах студенческих и местных газет. Возможно, кого-то из них упомянут в «Тайм» – правда, единожды. Их приглашают прочесть воскресную проповедь. Кое-кого буквально боготворят выпускники и здешние дамочки.

Потрясенная, я не верила своим ушам и молча внимала эмоциональным речам Айры. Тот старался говорить шутливым тоном, однако в словах отчетливо проступали негодование и грусть.

Действительно, бихевиоризм профессора Акселя чудился мне ограниченным в масштабе и методике, но эту ограниченность я списывала на лакуны в собственных знаниях; кроме того, фрейдистская психология не вызывала особого доверия, тем более в свете невозможности доказать ее постулаты в лабораторных условиях.

Бедняга Моррис Харрик из музея! Меня охватила глубокая жалость к этому седовласому джентльмену, который, подобно кроту, корпел в темной норе, и, как выясняется, совершенно напрасно.

Зоне 9 суждено стать моим миром на следующие три с половиной года. Ее атмосферу коллективной посредственности мне предстоит впитывать, в ней выживать. Ощущение – словно земля уходит из-под ног. Злорадный смех Вулфмана перешел в приступ кашля. Кожа приобрела землистый оттенок. Ему явно нездоровилось.