с такой фигней к тебе обращаться, могли бы решить на уровне министров иностранных дел.

Кайзер, начиная уже догадываться какую игру ведёт государь, максимально насторожился – усищи так и вздыбились!

– Прошу тебя, кузен Ники, скажи мне, не будем министров беспокоить!

– Да вот! – Государь-батюшка сделал вид, что наконец нашёл нужную бумагу. – Полуостров Бретань. Там, как мне докладывали, даже и не французы живут – почти всё население говорит на бретонском языке.

– И это самый удобный плацдарм для контроля за северной Атлантикой! – встрепенулся кайзер.

– Верно молвишь, братец Вилли! – Голос государя стал медовым. – И самый удобный плацдарм для нападения на Англию! Ведь это я с ней воюю, а не ты!

Кайзер набрал в грудь побольше воздуха и на выдохе решительно сказал:

– Боюсь тебя разочаровать, кузен, но на такой дар я не готов!

– Вот, знаешь ли, братец Вилли, и мне две батареи гаубиц и десяток броневиков отдавать ужасно жалко – самому в грядущей войне пригодятся, – задумчиво сказал государь.

– Целый полуостров в обмен на пару железок! – взвился кайзер.

– Чего?!! – аж привстал со стульчика государь. – Как ты их обозвал? Эти орудия и бронированные мобили – настоящие шедевры технического гения моего министра науки! Скажи, что без них с лягушатниками справишься, и расходимся!

– Э-э-э… Справлюсь, конечно, но с ними победа будет более полной! – немедленно включил заднюю кайзер. – Э-э-э. Давай обсудим, Ники, границы твоих владений на полуострове Бретань!

И почали кайзер с государем спорить, да рядить: сколько земель во Франции может отойти в русское подданство. Вильгельм даже бузить раза два начинал, да у нашего государя-батюшки не забалуешь. Договорились в конце концов и на крупномасштабной карте, принесённой Филькой (государь-то её заранее припас!), границы начертили и своими подписями заверили. Також кайзер подмахнул и бумаги, по которым обещался передать нам Корсику, Новую Каледонию и Гвиану.

Опосля отдельно обсудили планы войны и решили (уже на словах, бумаг не подписывая), что как, значит, кайзер, на Францию пойдёт, так тем же часом русское воинство на Австрию насядет. Слукавил тут государь – на австрияков-то мы собрались уже в этом месяце напасть, войска почти закончили сосредоточение, и полк графа Рукавишникова в полном составе под Варшавой стоит.

В общем, уговорились они обо всём, только когда на моих знаменитых часах уже четыре пополудни прозвонило. Тут государь встал и рукой нам махнул:

– Егор, Степан! Идите сюда! Да, Егорка, спроси там чего пожевать, а то жрать охота – спасу нет!

Ну, тут уж все засуетились, забегали. И наши, и немецкие. Наши быстренько ухи котел притащили, кислицы там, чесночку молодого – известно, что государь простую еду прежде всего уважает. Ну, и очищенной на стол выставили: какая ж уха, да без очищенной? Тем более что водка-то это новая – его сиятельство Ляксандра Михалыч Рукавишников давеча три ящика привёз – подарок, грит, от товарища Горегляда, первая в мире водка на спирте-ректификате, называется «Столичная». Мягкая, зараза, как водица…

Кайзеровские парни, ты глядь, – косулю волокут. Уже стал быть освежёванную. Тут же костерок, да над углями давай мясо печь. Чудные они всё ж, немцы: мясо пивом поливают. Нет бы, мясо зажарить, а пиво уже потом в себе залить. Чудные…

Выпили государь с Вильгельмом по первой, да и нам дозволили. Потом и по второй, и по третьей… Государя верно с устатку и разобрало: обнял он кайзера эдак, по-братски, да и говорит ему:

– Вилли, а ведь у меня к тебе ещё маленькая просьба есть. Так, не просьба – просьбишка…

Кайзер ему в ответ:

– Для тебя, дорогой брат, всё что угодно, – а сам облобызать государя норовит. Тоже, видать, развезло человека…

А батюшка наш ему говорит заплетающимся языком:

– Живет во Франции несколько сотен моих подданных. Преступников, сбежавших от правосудия. Лягушатники, уроды сраные, отказываются нам их выдавать. Мол, борцуны они с режимом. То бишь – с моей царской властью. Диссиденты, бля… Твари конченые… – На щеке государя аж слеза блеснула – настолько ему обидно было за тех «диссидентов».

– Ты хочешь, Ники, чтобы мои солдаты их арестовали? Ты мне только список дай! В кратчайшие сроки после оккупации всех переловим и тебе в опломбированных вагонах привезём! – раздухарился кайзер, увидев страдания государя.

– Не хочу твоих доблестных солдат такими неприятными делами занимать! Людишки те – говно редкое, пачкаться ещё об них… – Государь-батюшка смахнул одинокую слезу.

– А как же тогда?.. – оторопел кайзер.

– Вилли, брат, мой, очень тебя прошу: отдай этих выблядков… ну, вон, хоть князю Сергею. Он с ними поговорит, на путь истинный наставит. Пусть с твоими войсками несколько его офицеров пойдут. Ну, как несколько – десятка три-четыре. Они сами всех диссидентов приберут, твоих солдатиков не побеспокоят!

Вильгельм только головой мотнул: согласен, мол. И тут же кто-то из свиты князя Сергея, кажись следак этот молодой, поручик Володька Ульянов ему бумагу подсунул, кайзер подмахнул не глядя. А поручик, которого государь-батюшка да Ляксандра Михалыч меж собой почему-то Лениным кличут, вмиг бумагу в папку кожаную сунул и канул в туман, только сапоги начищенные блеснули.

И тут я мельком взгляд государев перехватил. Да за малым чуть не упал: взгляд у государя вовсе тверезый, да жёсткий такой, холодный. Ох, чует моё сердце, пойдут эти диссиденты путем истинным, да прямиком и в Сибирь… А может, и не пойдут – прямо там, на месте их и прикопают – и концы в воду – война ведь кругом, а на ней всяко бывает.

Глава 7. Рассказывает мичман Иосиф Джугашвили

Плотный ветер гнал волны по невысокой, радостно-зелёной весенней траве и растягивал полосатый конус «колдуна». На взлётно-посадочном поле пару часов назад выложили «против ветра» десятиметровыми белыми полотнищами посадочный знак «Т». Красно-белыми флажками отметили взлётную и технические позиции. Всё готово к испытаниям!

Я ещё раз прошёлся по ВПП, ногами проверяя ровность полосы – всё было в порядке, ни одной кочки, ни одной ямки. Я знал об этом, но сейчас эта проверка служила средством успокоения перед самым главным делом моей жизни. Медленным шагом добрался до посадочного знака и обернулся: вокруг на целый километр никого, ближайшие ко мне люди копошатся возле аппарата на другом конце поля. Потянул ноздрями воздух…

«Странно, – подумал я, – почему лётное поле всегда пахнет небом? Это чувствовалось в тот день, когда я впервые поднялся на планере… И во время прошлой войны, когда мы взлетали с палубы авианосца, запах неба, тонкий, чистый и будоражащий, перебивал резкий и терпкий запах моря!»

Я посмотрел на копошащихся, словно муравьи, техников. Суета и