Мне трудно дышать, на этой стороне слишком сложно плакать, поэтому просто дышу — вдох/выдох, медленно, как учили. Он смотрит неотрывно, но ничего больше не говорит, пауза звенит, наполняясь морской холодной влажностью.

— Когда-то ты водил меня сюда как в сказку, созданную только для нас двоих. Ты учил меня принимать Изнанку, учил видеть её иначе, чем остальные медиумы. Я была счастлива и хотела быть как можно ближе к тебе, иметь возможность касаться тебя, любить тебя не через призрачные стёкла. Я помню всё, что ты говорил. Помню и последнюю нашу совместную прогулку на мой день рождения. Мне исполнилось восемнадцать лет и это были самые счастливые дни моей жизни. Тогда ты впервые засомневался, но всё-таки привёл меня сюда, чтобы я осталась с тобой навсегда. Тебе даже не хватило смелости спросить, хочу ли я этого! — закусив губу, отвернулась. — Спустя столько лет, теперь яснее вижу всё, что тогда происходило. Все те слова, которые пропускала сквозь уши, обрели реальность и плоть. Ты говорил об общем благе как для мёртвых, так и для живых. Говорил о справедливости и несправедливости. Ты вербовал меня, а я просто любила тебя так, как можно любить в восемнадцать лет. Я ждала тебя только чтобы спросить, что вы делаете? Ты, Клаус и остальные. Что вы задумали? Я имею право знать.

— Я не могу тебе ответить, Элли. Мне очень жаль, — говорит со всей искренностью, от которой становится горько.

Он вновь отстраняется от меня, как и прежде, когда касалась чего-то запретного. Например, зеркал или его взаимоотношений с другими обитателями Белого дома. Он оберегал от своих тайн, как будто зная, что не смогу смириться с тем, что они делают. Он агитировал, показывал, что происходит с призраками, но даже не пытался действительно рассказать, что происходит. Так берёг он меня или же не доверял? Я игрушка для него или же он и правда любит меня?

— Значит не скажешь, — соглашаюсь, понимая, что даже если буду молить — не ответит.

— Это вопрос выживания, Элли. Ты должна знать, я никогда не хотел, чтобы ты во всём этом участвовала. Всё, чего хотел, это чтобы ты была счастлива. Я хотел любить тебя, но ты же знаешь, мы не умеем любить так, как любят живые. Ведь только рядом с тобой, я мог хоть что-то почувствовать, ощутить тепло. Когда касался тебя, внутри словно вспыхивал яркий белый пожар. Когда мы были вместе, хоть ненадолго, но становился живым. Ты ждёшь извинений, ждёшь, что буду просить прощения за то, что пытался удержать тебя на этой стороне, но я не могу их дать. Потому что я люблю тебя. Знаю, ты живёшь не на той стороне, знаю, рядом со мной тебе было бы легче. Но я принимаю твоё решение, как и принимаю всё то, что ты делаешь. Я люблю тебя.

Он руками дотрагивается до моего лица, притягивая к себе, касаясь губами лба. Он целует нежно, так осторожно, как будто бы я хрустальная статуэтка и от малейшего неосторожного движения могу рассыпаться. Мурашки бегут по коже от каждого его прикосновения. Я закрываю глаза, касаясь губами его губ, касаясь пальцами его лица. Это так, как и должно быть. Так, как бывает только раз в жизни. Первая яркая влюблённость, первая любовь, от которой бросает то в жар, то в холод.

Как и прежде, через прикосновения, пытаюсь погрузиться в прошлое, настоящее и будущее его души. Мне всегда с трудом удавалось сделать это. Почти на грани мелькают кадры, но ничего конкретного. Я никогда не могла помочь Белому человеку отправиться дальше. Он слишком давно находится на Изнанке, слишком сильно она впилась ему в сердце, подарив и имя, и известность, и невероятные для обычных призраков способности.

Сейчас я словно наткнулась на кирпичную стену, отчего кровь отошла от лица. Отстранившись, испуганно посмотрела на него.

— Ты тонешь, Михаэль.

Порывисто притягиваю его к себе, прижимаясь всем телом, чтобы уловить хоть мысль, хотя бы кадр! Пусто. Лишь воды Изнанки за нашими спинами ударили по побережью длинной волной, почти добежавшей до наших ног. Каких же сил стоит Михаэлю оставаться здесь, учитывая, что жить ему осталось совсем чуть-чуть! Ещё немного и тот, кто занял моё сердце, исчезнет. И я останусь одна. Останусь совершенно одна! А он перестанет существовать, став подлинной частью Изнанки.

— Почему ты раньше не сказал об этом? Почему молчал? Я могла помочь!

— Я уже давно не стремлюсь пройти через дверь. Не думаю, что там будет лучше, чем здесь.

— Что за дурость, — говорю, поджав губы. — Что за непростительная глупость, Михаэль! Ты же исчезнешь, понимаешь? Растворишься в водах Изнанки, как будто тебя никогда и не было! Зачем ты делаешь это с собой?!

— Потому что слишком долго здесь нахожусь. Для такого как я, нужен невероятно сильный медиум. Такие так редко рождаются, что шанс встретиться почти невозможен. Мне остаётся лишь усиливать своё влияние, по капле пить из отравленных источников Изнанки, чтобы становиться ещё сильнее. Но скоро этого будет недостаточно. Элли, ты никогда не считала, сколько на свете существует медиумов и сколько застрявших на Изнанке душ? Никогда не думала, что цифры слишком несопоставимы, чтобы все души могли отправиться дальше? А ведь прогрессия не стоит на месте. С каждым днём, потерянных становится всё больше и больше, а количество медиумов нет. Всё, что мы делаем, направлено на выживание. Самое естественное желание на свете. Поверь, я не хочу исчезнуть. Никто этого не хочет. И никто не отнимет у нас право на жизнь. Настоящую жизнь, а не это подобие, что есть.

— Но ваши методы… они неправильны, — говорю мягко, отстраняясь.

Волны под нашими взглядами отступают.

— Не тебе судить, живая, — глухо говорит он. — Элли, уходи. Прямо сейчас и никогда больше не возвращайся. Девушку ты вытащила, пора и самой выбираться.

— Не ты ли мне говорил, что мёртвые не меняются? Я хочу помочь, Михаэль, скажи, что нужно сделать? Почему ты гонишь меня? Ведь раньше ты был бы рад, если бы я осталась рядом с тобой.

— Я по-прежнему этого хочу. Но не таким способом, любимая. Поэтому уходи. Моя власть не безгранична, особенно, когда дело касается Клауса. А после всего, что ты уже успела сделать… просто уходи.

Я хотела что-нибудь сказать. Что-нибудь такое, что сразу всё решит. Но таких слов не существовало. Мир жесток и справедливости в нём мало. Почему одни могут уйти, а другие исчезают без следа? Кто это придумал и зачем? Иногда жалею, что