смягчила. Несмотря на то, что детектив прикрыла его перед Эриксоном, очевидно, что она сделала это с каким-то умыслом, а не потому, что бесповоротно в него влюбилась. Разумеется, глупо было полагать, что это произойдет так быстро. Маклейн – крепкий орешек. И ему не следовало расслабляться.

Впрочем, причины вражды можно не скрывать. Об этом известно всем, кто работал в институте. Если она не узнает от него, то узнает от кого-то еще, а так он хотя бы может представить эту историю со стороны, так сказать, «жертвы».

– Мы с Рябининым учились на одном курсе в институте, – начал Марек. – Уже тогда он был гением, на которого молились все наши преподаватели. Знаю, о чем ты подумаешь дальше, но я ему не завидовал. Да, мне учеба давалась гораздо труднее, чем ему, но я и не стремился к высшим результатам. Зато Рябинин, как я слышал, учился день и ночь. Неудивительно, что после окончания института его направили в самый передовой и важный проект того времени – он участвовал в создании антигравитатора для ховербордов. Нужно признать, что тогда мы еще не враждовали. Я к нему относился спокойно, мы даже иногда ходили вместе выпить…

– Выпить? С Рябининым? – Маклейн вскинула брови. – Судя по тому, что я о нем слышала, его не назовешь компанейским человеком. И, по-моему, он не пьет.

– Дорогая Эшли, это было двадцать шесть лет назад, – заметил Марек. – За это время многое изменилось. Тогда он пил и еще не настолько напоминал робота, как сейчас. С ним вполне можно было нормально посидеть вечерком в баре. И вот, как-то раз мы с ним засиделись, напились вдребезги, у меня развязался язык и я начал болтать о своих мыслях по поводу их проекта. Я в то время занимался чем-то другим, уже не помню чем, но про создание антигравитатора слышал, и даже кое-что понимал в том, как это делается. Я придумал оригинальный подход к созданию конструкции антигравитатора. И спьяну рассказал ему – а потом забыл об этом. Рябинин, как оказалось, все запомнил и использовал мою идею, даже не сказав об этом. Лишь много лет спустя я случайно подслушал его разговор с Кроссманом и узнал, как он решил проблему. Я разозлился, поднял скандал, требовал соблюдения авторских прав и упоминания меня в числе команды разработчиков, но ничего доказать не смог. Было его слово против моего, к тому же прошло уже много лет, и запись нашего пьяного разговора нигде не сохранилась. Вот и пришлось мне смириться. Многие, кстати, до сих пор считают, что я просто хотел примазаться к его славе, но это не так. А твой бывший муж, да будет тебе известно, все знает, но молчит и покрывает Рябинина. Да и вообще, дурак этот твой Алистер. У Рябинина нет ни малейших эмоций, и к Кроссману он относится просто как к подручному, а вовсе не как к другу. Ну, это мое мнение.

Маклейн долго молчала, обдумывая его слова. На самом деле Марек ни в чем не соврал, хотя, конечно, у многих точки зрения на этот счет разнятся. Но не имело значения, правду он сказал или ложь. Имело значение только то, как это воспримет Маклейн.

– Что ж, спасибо за информацию, – кивнула она. – Теперь мне многое понятно.

Марек пытался что-то понять по ее лицу, но оно оставалось непроницаемым. Удалось ли ему привлечь ее на свою сторону? Пока это оставалось загадкой.

После еды Инна почувствовала себя немного лучше, но тревога все равно не уходила, как она ни пыталась ее заглушить. Они с Клодом встали на ховерборды и поехали в сторону психиатрической клиники. Погода снова портилась, на небо набежали облака. Холодный ветер усиливался. Инна думала о том, что могло случиться с Мизуки. Раз она не осталась дома у Рави, то, вероятно, скала все-таки объявилась. Инна в этом не сомневалась – наверняка тот удар по дому Кроссмана нанесли инопланетяне. Но зачем? Если они хотели их убить, то почему не сделали это? И вновь, словно невидимый глаз где-то наверху наблюдал за ней. Поежившись, Инна повысила скорость ховерборда.

В холле клиники их встретила знакомая чем-то недовольная блондинка. Заметив Инну, она скривилась и сразу, не дожидаясь вопроса, сообщила:

– Вашей подруги здесь нет. Она в очередной раз сбежала. Нужно признать, что Мизуки поражает своей изобретательностью.

Инна с Клодом переглянулись и грустно вздохнули. Мизуки была их единственным ключом к разгадке всего происходящего. Они даже собрались покинуть клинику, но тут блондинка их остановила:

– Не торопитесь уходить. Вашей подруги здесь нет, но доктор Селия Риччи говорила, что хочет с Вами побеседовать. Подождите минуту, я ей позвоню и, возможно, она Вас сейчас примет.

Инна пожала плечами. Клод наклонился к ее уху и прошептал:

– Возможно, поговорить с психиатром, использующим соммелис в лечении своих пациентов, было бы полезно для нашего исследования.

Инна согласилась, и они присели на один из пустующих в холле диванов. Помещение оставалось безлюдным, за исключением девушки на ресепшен, а потому клиника производила гнетущее впечатление. У нескольких растений в горшках поникли листья, цвет обоев, когда-то бывших ярко-синими, потускнел. Несмотря на то, что Селия Риччи считалась первоклассным специалистом, в Форисе бытовало мнение, что если человек сошел с ума, то он сошел навсегда. Даже те пациенты, которых вроде бы удалось излечить, оставались странными, и жители города предпочитали их избегать. Неудивительно, что большинство старалось держаться от клиники подальше.

– Доктор Риччи готова Вас принять, – сообщила блондинка. – Поднимитесь на лифте на третий этаж, по коридору налево, кабинет триста двадцать седьмой.

Инна с Клодом проделали необходимый путь, почти не разговаривая. У обоих было не самое радужное настроение, учитывая тяжелые обстоятельства, в которых они находились. Инна в голове прокручивала все свои встречи с отцом, пытаясь по памяти определить в его словах фальшь – и недовольно хмурилась, когда ей этого не удавалось. Наверное, поэтому на ее лице царило мрачное выражение, когда они зашли в кабинет.

– У Вас что-то случилось? – тут же спросила доктор Риччи.

Инна растерялась, не зная, что ей сказать. Сама она к психологам и подобным им людям относилась настороженно. Девушка не любила обсуждать свои чувства и эмоции, поэтому старалась избегать тех, кто мог что-то понять по одним лишь движениям ее тела. Помнится, во время развода отца и матери ей было очень грустно, это мешало ей сосредоточиться на учебе, поэтому Инна решилась сходить к психологу. Но попытки залезть себе в душу она воспринимала очень негативно, а потому дело ограничилось