Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все, заканчиваю.
С минуту мне казалось, будто грядет повторение Чемпионата, только в худшем смысле. «Чемпионат США. Часть вторая». «Чемпионат-2. Деменция возвращается». Только вместо прожекторов – ряды неоновых огней спортзала, а вместо скучающих ребят с родителями – целое море лиц, мои одноклассники; щелкают сотни фотоаппаратов, все застыло в немом ожидании.
Я стояла за кулисами.
Миссис Таунсенд прошлась по сцене, стуча каблучками, и поднялась на кафедру; через плечо у нее была бордовая лента.
– Дамы и господа, дорогие родители, дорогие выпускники, – начала она и помолчала, выждав, пока стихнет гул аплодисментов. – Слово предоставляется вашему спикеру, Саманте Маккой.
Я вышла – нет, выплыла, – нет, взлетела на сцену. Чтобы устоять на ногах, я облокотилась на кафедру, сжала руки.
И обратилась ко всем нашим близким, слившимся в бесформенное пятно:
– Оливер Голдсмит сказал: «Величайшая слава ждет не того, кто никогда не падает, а того, кто, падая, каждый раз встает на ноги».
А потом мозг отключился, но не так, как раньше. Отключились все посторонние мысли, слова и чувства. Мозг будто знал, что для вопросов не время, и скомандовал: «Ладно, раз уж мы здесь – за дело!»
Во время речи я совсем не думала, а только видела. Передо мной, Сэм-из-будущего, вставал ряд картин. Я видела Стюарта напротив меня за столиком в кафе, его взгляд из-под черных ресниц, и как он смеется за бокалом молочного коктейля; спокойное лицо миссис Таунсенд за компьютером; голубой отсвет аквариума на лице Дэви, когда она наблюдала за бойцовой рыбкой.
Десять минут спустя я уже говорила: «И если вам кажется, что силы ваши на исходе, можно спросить себя, где именно вы споткнулись и почему, и дать себе слово никогда больше не падать на том же месте. Для этого мы и учимся, извлекаем уроки – и в школе и в жизни. Но на этом работа не кончается. Если вы упали, вспомните, что впереди еще много хорошего, и, черт подери… – Всеобщий хохот.
Это был экспромт – ничего не поделаешь, вырвалось. Я оглянулась на учителей: одни давились от смеха, другие качали головами.
– И если вы упали, – продолжала я, тоже сквозь смех – то, черт подери, вставайте!
Лица одноклассников вновь обрели четкость.
– Спасибо, – закончила я под одобрительный гул.
И все же самое приятное ждало впереди. А именно, сейчас. Точнее, нет, не сейчас.
Сейчас я в машине, а речь о том, что последовало за торжественной частью.
Помнишь, как я грустила и досадовала, что за каких-нибудь полминуты можно свести на нет целых четыре года работы? Оказалось, я поспешила с выводами, ведь и наоборот тоже бывает.
Грянуло наше последнее «ура», взлетели в воздух выпускные шапочки – будто гановерский выпуск рассыпался, как карточный домик.
Линн Нгуен обернулась и бросилась мне на шею, как давней подруге, и мы обе дали «пять» Уиллу Мэдисону, и все те, кого я до сих пор знала только по именам и по затылкам, подходили ко мне и говорили: «Молодец!» – но даже и это не самое приятное; самое приятное, что мне вдруг вспомнилось, что есть прекрасного в каждом из них, как будто до сих пор я дышала этим, как воздухом, бездумно, неосознанно, а теперь хотелось с ними поделиться и узнать о них все. Нет, не их заветные мечты или мнение о неравенстве в обществе, а их настроение, планы на будущее.
– Линн, ты остаешься здесь, в Верхней долине? Я слышала, у тебя стажировка в журнале.
– Элена, ты выступила потрясающе! А откуда у тебя теннисные туфли на каблуках? Я и не знала, что такие бывают!
– Уилл, ты на следующий год будешь играть за футбольную команду Вермонтского университета?
Я вела светскую беседу, Сэм-из-будущего!
И вскоре все засобирались на вечеринку к Россу Нервигу (меня не то чтобы пригласили, но и не гнали – то есть сказали, чтобы и я тоже приходила), и я хочу пойти.
Не говоря уж о том, что и Мэдди тоже придет. Она пробралась ко мне сквозь ряды стульев, и когда оказалась совсем близко, то не сказала ни слова, только обняла меня, и я ее тоже, что есть силы.
– Прости меня, – сказала я ей прямо в ухо; ее стриженная «ежиком» часть волос была выкрашена в бордовый, цвет Гановерской школы.
– За что? – переспросила она, и мы разжали объятия.
– Прости, если вдруг я тобой пользовалась.
Мэдди невесело улыбнулась.
– И ты меня прости. У меня была дерьмовая полоса в жизни.
– Думаю, ты была отчасти права.
– Но теперь… – Мэдди обвела жестом ярко освещенный спортзал, шумную счастливую толпу. – Теперь это все ерунда. Школа позади. Что нам теперь школа? Тем более тебе.
– Это уж точно! – сказала я и ахнула – внутри будто узел развязался. Еще совсем недавно узел этот был необходим, слишком многое приходилось держать в узде, но Мэдди права – что нам теперь школа?
– Но знаешь, о чем я все равно жалею? – сказала я, запинаясь.
– О чем? – Мэдди насмешливо сдвинула брови.
– Жалею, что не успела с тобой крепче подружиться.
– Не беда! – Мэдди подкинула в воздух шапочку и снова поймала. – Времени у нас вагон!
– Мэдди! – окликнула ее Стасия, стоявшая рядом с родителями. С ними была и Пэт. Я не знала, снова ли Мэдди и Стасия стали подругами, но теперь, как и многое другое, это стало неважно. Главное, Мэдди счастлива.
– Мне пора! – бросила она.
Я схватила ее за рукав.
– Увидимся вечером у Росса Нервига?
Мэдди застыла на полпути к Стасии, разинув рот.
– Сэмми Маккой жаждет повеселиться! – И приложила к губам палец. – Молчу, чтоб не сглазить! Ни слова больше! Да, увидимся вечером.
Когда толпа слегка поредела, меня разыскали родители, бабушка и дедушка, а следом подбежали Гаррисон, Бетт и Дэви, чистенькие, причесанные, принаряженные.
– Ты наша гордость! – воскликнула мама и обняла меня крепко, порывисто, почти до боли.
– Наша гордость! – подхватил папа и обнял нас обеих.
Бетт и Дэви потянулись ко мне с двух сторон худенькими руками, и от них пахло попкорном, который бесплатно раздавали в вестибюле, а Гаррисон потрепал Бетт по макушке со словами: «Это я тебя обнимаю», – и на том спасибо!
Следом подошли бабушка с дедушкой, седые макушки вровень друг с другом. Бабушка протянула мне пухлый конверт, засунутый в книжку «Кэдди Вудлоун» – в детстве я ее любила, без конца просила бабушку почитать мне вслух, и теперь растрогалась до слез.
Поверх их голов, в нескольких шагах от нас, я увидела Стюарта; выглядел он как с обложки модного журнала (или так мне казалось): черный галстук-бабочка оттенял белоснежную рубашку, мою любимую.