Сегодня я опять проснулась на рассвете. Долго стояла под горячим душем, повторяя речь. Чудный весенний денек, почти лето. На этой неделе мы с мамой выбрали мне платье на распродаже в бутике, совсем простое, белое, в кружевах, и мама ушила талию, а плечи расширила, так что теперь оно сидит как влитое. А еще мама купила мне средство для выпрямления волос, и я нанесла его, когда вымыла голову, и даже ресницы подкрасила маминой тушью.

Скоро приедут бабушка с дедушкой (это папины родители; другой бабушке, маминой маме, не осилить дорогу из Канады), пообедать с нами перед выпускным. Стюарт спросил, можно ли сводить меня куда-нибудь, пока не началась суета и семейные посиделки, и мама согласилась, ведь сегодня случай особый.

Мы поехали в Ливан, зашли в кафе «Четыре туза», устроились в укромном уголке. Во-первых, я так нервничала, что желудок отказывался принимать твердую пищу, а во-вторых, как-никак, сегодня первый день моей новой жизни – и я заказала на завтрак молочный коктейль. Стюарт рассмеялся и последовал моему примеру.

– Ты сегодня просто прелесть, – сказал он, когда мы потягивали коктейль через соломинки.

– Кажется, меня сейчас стошнит прямо в бокал.

– От радости или от страха?

– От всего сразу.

– Сдается мне, не ты первая сходишь с ума за бокалом здешнего молочного коктейля – он здесь отменный!

– Я почти не чувствую вкуса.

Стюарт копнул ложкой пенную шапку.

– Печально!

– Надо будет сюда вернуться, когда все закончится, – сказала я.

– Два молочных коктейля за день? Красиво жить не запретишь!

Я засмеялась.

– Нет, я имела в виду позже, летом.

Мы помолчали. Притом что мы постоянно говорили о будущем – о сборнике рассказов Стюарта, о моей учебе в Нью-Йорке. Наше общее будущее мы никогда не обсуждали, я не знала даже, есть ли оно. Я так спешила с ним сблизиться, что не успела задуматься, для чего это мне.

Во многом потому, что я почти не верила своему счастью. Я хотела успеть побыть с ним рядом, прежде чем он вернется в свой мир, где тысячи девушек, таких же умных, как я, таких же интересных и в десять раз красивее – и заживет своей жизнью.

Интересно, думал ли он о том же, о чем и я?

– Стюарт… – начала я.

– Что? – переспросил он, по-прежнему размешивая ложкой пену.

– Посмотри на меня, – продолжала я.

Парень застыл в замешательстве, потянулся через стол к моей руке. Мне нравилось, когда он брал меня за руку. Всякий раз так и тянуло оглядеться, не смотрит ли кто на нас; глупая, тщеславная мысль: а вдруг кто-то нас видит и думает: «О, влюбленная парочка!»

Но слова застряли в горле. Нет, не стоит заводить этот разговор сейчас, накануне самого важного события в моей жизни. К тому же, мы еще ни разу не произносили слова «любовь». Я пишу его здесь, но знаю о любви совсем мало. Представление у меня четкое, но весьма ограниченное.

Я вздохнула и произнесла:

– Зря я не заказала кекс с арахисовым маслом.

– Ха! – Стюарт покачал головой и вернулся к своему коктейлю. – О, знаешь что?!

– Что?

– Ты мне как раз напомнила – в Бруклине есть кафе-мороженое, забыл название, но у них там лучшие на свете молочные коктейли. Пожалуй, еще вкуснее, чем здесь. Как-нибудь свожу тебя туда.

Я отпила еще глоток.

– Сводишь меня туда? – Сердце и так билось часто-часто, а тут и вовсе зашлось.

– Да, осенью, – уточнил парень, и сердце мало-помалу успокоилось. Стало так легко, будто накрыло теплой волной. Осенью! Значит, этой осенью мы будем вместе! Будем парой, будем ходить в кафе-мороженое. Вдруг у меня проснулся зверский аппетит.

– Вот умничка! – обрадовался Стюарт, увидев, как я поглощаю коктейль.

Я блаженно улыбнулась.

– Ты что? – спросил Стюарт и тоже улыбнулся.

– Да так, – ответила я. – От счастья.

Спряталась от всех в женской раздевалке. Выпускное платье волочилось по полу, пришлось его повесить на дверь.

Когда мама, папа и младшие высадили меня у входа в спортзал, а сами поехали на стоянку, я боялась, что все забыла, пока не выдавила из себя шепотом первые слова: «Оливер Голдсмит сказал…» – а там и остальное вспомнилось. Я повторяла: «Оливер Голдсмит сказал, Оливер Голдсмит сказал…» – как утопающий, который выныривает на поверхность глотнуть воздуха.

Учителя и работники школы толпились у входа, я заметила миссис Таунсенд в ореоле черных кудряшек.

– Здравствуйте, миссис Т.! – окликнула я, и она оглянулась.

– Сэмми, – выговорила она не спеша, с ласковой улыбкой, и обняла меня. От нее пахло, как в косметическом салоне – лосьоном, шампунем, духами, – но запах был приятный и шел ей.

– Спасибо вам за все, – сказала я, глотая слезы, которые так и просились наружу с самого утра.

– Ты молодец, все будет отлично! – подбодрила меня миссис Т.

И тут слезы хлынули потоком, ведь столько раз она мне говорила эти слова за последние четыре года – и перед началом углубленных курсов, и перед первым турниром, и когда я перешла в выпускной класс, и до болезни, которая едва не спутала мне все карты, и после. Я догадывалась, что, возможно, больше не услышу от нее таких слов. И пока она не унеслась прочь, напутствовать других, я прикоснулась к ее руке.

Она обернулась.

– Скажете вступительное слово? Я имею в виду, перед моей речью.

– Ох… – Она призадумалась.

– Я знаю, это должен делать директор, мистер Ротшильд, но для меня большая честь… ну, вы понимаете… только вы одна знаете… – Я снова глотала слезы. – …чего мне это стоило.

Миссис Т. кивнула с решительной улыбкой.

– Конечно, – заверила она. – Пойду переговорю с мистером Ротшильдом.

В зале аншлаг, голоса сливаются в рев.

Пожалуй, мне пора. Все уже строятся по алфавиту. Мое место между Уильямом Мэдисоном и Линн Нгуен. Все фотографируются, а я печатаю верхом на унитазе. Если меня ждет полный провал, да будет всем известно, что я была здесь, в кабинке, репетировала речь. Я сделала все, что в моих силах.

Странное дело, я снова вспоминаю Купа, не выходят из головы его слова: «Главное – правильно выбрать время».

И вот он, тут как тут, легок на помине – только что просунул голову в дверь и прокричал:

– Саманта Агата Маккой! Вылезай скорей отсюда, пошевеливайся!

Да, это Куп, кто же еще?