– Оно из листового металла вырезано, – указала она на стремечко. – Попробовал бы ты босой ногой натянуть… Хорошо, что я к этой скале приросла и ходить не могу. Так что неосмотрительно не…

Она резко умолкла, когда рука Вильбанда бесцеремонно откинула край курточки, выловила маленькую ступню. Снизу Курделия не пыталась ничем ее прикрывать, исходя из верного предположения, что вполне хватит и естественной грязи. Однако серость кожи здесь была умеренной, и темная полоса, бегущая вдоль середины ступни, сразу бросалась в глаза.

– Надо было что-нибудь подложить, – сухо бросил камнерез.

– Надо было не накидываться на меня с молотком, – ответила она так же резко. Однако Дебрен мысленно отметил, что высвободить зажатую мужскими пальцами щиколотку она не пыталась. Может, решила, что это бесполезно. Лишь при сравнении с сильными, огромными, как буханки хлеба, руками Вильбанда со всей ясностью чувствовалась хрупкость ее маленького тела. Они были почти ровесники, но сейчас гораздо больше походили на отца и маленькую дочку. А дочки, как известно, не вырывают у папочек больные ножки.

– Нечего было прятаться. – Вильбанд послюнявил большой палец и осторожно протер им синяк. – И не изображать из себя голема.

– Я не изображала, – буркнула она, не сопротивляясь. – Просто время выгадывала. Если б ты полез сюда с арбалетом, я бы заметила тебя раньше, чем ты меня. И выстрелила бы первой.

– А откуда ты вообще знала, что кто-то идет? – заинтересовался Дебрен. – Невозможно так вот… раз-два… ну и…

– Я не знала, но вот это, – она коснулась серой щеки, – не из-за вас. Я большую часть времени так сижу… Солнце сильнее нагревает темное. Ну и животные ближе подбираются, легче поймать. А люди… – Она осеклась, послав Вильбанду странный долгий взгляд. – Люди легче трезвеют.

– Люди? – Он не понял. – Трезвеют? Ты хочешь… вы хотите сказать, что здесь собираются какие-то пьяницы?

– Пьяницы? – Она задумалась. – Ну конечно. И они тоже. И каждый лезет в погреб. Но я не об этом.

Только теперь, воспользовавшись тем, что он смотрит ей в лицо, она многозначительно глянула на удерживаемую Вильбандом щиколотку. Вильбанд, немного смутившись, отдернул руку.

– Вы, конечно, заметили трупы. – Она указала подбородком на перевесившегося через стену человека, у которого были видны только ноги и ягодицы. – Так ты поэтому полез сзади, Дебрен? – Чародей кивнул. – От зараза! Не ожидала я, что заявится еще кто-нибудь. Три месяца, а кроме Индюков, только однажды… Поэтому и не заперла ворота.

– Ворота?

Она пожала плечами, показала головой, чтобы он подвинулся. Потом, нахмурившись, глянула на надвратную башню. Точнее – на большой деревянный ворот у ее стены. Что-то стукнуло, под воротом мелькнула железная собачка, и барабан, приводимый в движение натянутой веревкой, начал вращаться. Зубастая решетка, невидимая с того места, где они находились, ударила о камни, и приспособление замерло.

– Поднимать тяжелее, – грустно улыбнулась она. – Когда-то я и из окна спальни… – Она ткнула большим пальцем себе за спину. – Но в те времена я на завтрак одна курицу съедала, а не ворону раз в три дня. Так что простите, если вы действительно люди порядочные и вам досталось ни за что. Я подумала, что баба может вернуться, ну и поэтому не запирала. Недавно я от усилий потеряла сознание, поднимая решетку, и меня чуть было волк не сожрал.

– Что за баба?

– Та, что с Индюками. Они вчетвером пришли. Ночью. Повезло, что ночью, потому что этот вон, – она указала на висящий на стене труп, – дважды успел выстрелить. Брата страховал и днем точно бы попал. Я старшего кинула в небо, когда младший стрелять начал, а сестренка бегом в замок – и с топориком на меня. Я затолкала ее обратно в ворота, так что она аж юбкой накрылась. Потом те двое уже померли, так что она не вернулась, но я подумала: а вдруг она очухается, да еще своего любовничка к потерям причислит? Тогда уж точно вернется. Вот я и не стала запирать ворота. Лучше, чтобы она разъяренной в ворота полезла, чем остывшей и расчетливой, как Дебрен…

– Надо было и ее… – Вильбанд показал наверх.

– Легко сказать. Я – отталкивающая.

– Ни фига подобного, – буркнул он, отводя глаза, но тут же решительно договорил: – Немного грязновата, чуточку низковата, ну и худовата, но чтобы сразу уж так – отталкивающая…

– Я о колдовстве говорю, – перебила она, удивленная и смущенная. – Вообще-то это даже не колдовство, а так, природный дар. Не знаю, как он действует. Просто могу отталкивать. От себя и только по прямой. – Она обеспокоенно усмехнулась. – Индюковой бабе пришлось бы на три сажени подскочить, чтобы я ее за стены, как брата, поверху отправила.

– А его как?

– Он здесь стоял. – Она обеими руками шлепнула по камню рядом со своими бедрами. Вильбанд, удивленный, собрался было что-то сказать, но, к счастью, сообразил раньше, чем спросил.

Некоторое время висело неловкое молчание.

– Считай, повезло, – наконец проворчал Вильбанд.

Дебрен наклонился, поднял лежащее рядом с собачьей шкурой посеребренное зеркальце. Ручка была длинная, но не настолько, чтобы, вытянув руку, женщина четырех стоп роста могла поднять зеркальце выше скалы и навести чары на тех, кто подходит сзади. Поэтому Курделия добавила малоизящный удлиняющий элемент в виде берцовой кости, привязанной к ручке.

– Так ты воспользовалась этой штуковиной, чтобы стрелять в меня? А как с отдачей?

– Я научилась минимализовать. А заклинание было слабое. У меня сейчас сил нет. На твое счастье.

– А раньше были? – медленно спросил он. – Эта кость… Человеческая, верно?

– Да. – Курделия уже не улыбалась. Хотя к ее слегка вызывающему тону улыбка, кривая и презрительная, пришлась бы очень к месту. – Ты правильно думаешь. Индюки были не первыми. Это – человечья.

На Вильбанда она не смотрела.

– Случайная жертва? – Дебрен указал на скрытые в тени поломанной фуры останки того, что он вначале принял за скульптуру. – Заклинание не туда пошло? Да?

– Нет. – Она смело взглянула ему в глаза. – Он заявился спустя неделю после стычки. Худой рыжий паршивец. С собакой. Этой. – Она ногой тронула шкуру. – Псина между прутьями протиснулась, а он как-то взобрался на стену. Веревки у него не было.

– Почему… – Вильбанд недоговорил.

– Потому что совести у него не было тоже. Полдня по замку бродил. Меня трудно было не заметить. – Она подняла конец красного шнура. – Тогда-то на мне еще было платье и чулки, а я была чистая. Я говорю о внешности, – добавила она тише. – Потому что остальное… Но у меня уже тогда давно в кишках пусто было. В пузыре тоже. Да и гонора через неделю тоже маловато осталось. Я умоляла его поднести мне хотя бы кубок воды… Сначала он глухим прикидывался, а потом, когда до вина добрался, жутко смеяться стал, заявил, что ведьме он даже кубка мочи не подаст. Дескать, говорил, я его маленькую сестренку голодом и жаждой уморила. Я сказала, что коли так, то уж лучше пусть он меня добьет. "А почему б и нет", – говорит. И гляжу, с арбалетом возвращается. Тогда я его и прикончила. Собаку тоже пришлось убить: она хозяина выручать вздумала. Вообще-то она жизнь мне спасла: на ее крови я первого дождя дождалась, а на мясе – первой пойманной крысы. Парня… ну, пожалуй бы, есть не стала. А кость – это после того, как птицы его скелет наголо обглодали. Если по правде-то, парень жизнь мне сохранил. Потому что когда я кумекала, как бы сюда его останки притащить и использовать в качестве приманки, то придумала из платья веревку сплести, а из чулок – фитиль на ее конце. Платье было шелковое, – пояснила она, – плохо воду впитывало. Но, к счастью, на приличные чулки Крутц денег пожалел, и после дождя было что пить. Бросаю в водоемчик. Воды-то там даже после дождя не ахти как много набирается, но грязь ее впитывает, а фитиль, если полежит, малость тоже немного набирает.