Дебрен схватил конец веревки зубами, освободил руку и ускорил движение.

Однако гонку проиграл. К счастью, менее важную – безногому калеке с окровавленными руками. Маленькая ступня Курделии попала, правда, в стремечко, но до натяжения тетивы арбалету было еще далеко, когда Вильбанд наконец-то с торжествующим ревом поймал заканчивающийся тяжелым болтом конец красной веревки.

– Тащи, Дебрен! Она наша!

Дебрен успел натянуть веревку. Рвануть как следует уже не сумел. Курделия, дрожа от напряжения, согнувшись подковой в попытке преодолеть сопротивление сгибаемой обеими руками и, вероятно, ногами арбалетной дуги, каким-то чудом ухитрилась достать его взглядом.

На этот раз он, правда, не отлетел – силы у нее были явно на исходе, но на веревке все-таки повис, только это было уже не отчаянное цепляние за отвесную скалу, а попытка ухватиться за выступы крутого склона.

– Тяни, Дебрен!

Тянуть было невозможно. Сил хватало только на то, чтобы держаться за веревку. Для временного пользования она была сплетена довольно ловко, но отсутствие нужного материала не позволяло придать ей требуемую толщину, а значит, и крепость.

А веревку подвергали все более суровому испытанию. Дебрей достаточно скоро почувствовал, что сила чар возрастает. К счастью, предыдущие атаки вымели с земли все, что могло летать, и он получил возможность взглянуть на Курделию.

Ведьма явно восстанавливала дыхание. Она еще не понимала этого, но Дебрен четко уловил момент, когда она пришла в себя. Это было просто: именно тогда она перестала колдовать.

Вильбанд, хоть и лежал немного сбоку, оказался в том же, что и Дебрен, потоке силы и, как и Дебрен, шлепнулся о землю грудью. Веревка с "кошкой" на конце не упустила момент, и тут же вновь впилась женщине в горло.

Курделия, не тратя времени на колдовство, заложила болт в канавку. Магун вскочил на колени, выкинул правую ногу вперед, упершись каблуком в подвернувшийся камень.

– Держи, Вильбанд! Изо всех сил!

У Вильбанда не было пяток, которыми можно было бы во что-либо упираться. Но, к счастью, рядом с ним оказалось кайло, вывалившееся, когда перевернулась тележка. Вильбанд схватил его, вбил в каменистый грунт острым концом. Подтянул веревку, улегся крестом между магуном и кайлом. Дебрен рванул: выгнулся дугой, чуть не водя затылком по земле. Меж колен видел, как натягивается вторая веревка. И как замирает, поднимается к серому плечу арбалет.

К счастью, ему не было видно, в кого именно целится графиня. Возможно, в Вильбанда, возможно, в него. Но в любом случае не в то место между ног, которое она видела лучше всего и о котором он последнее время чаще всего думал.

Дерьмо… Так глупо…

Он ждал щелчка собачки. Приговора. Настолько одуревший, что перестал тянуть.

И дождался.

Веревка ослабла, а он повалился спиной на землю. Так и лежал, недоверчиво следя глазами за маленьким, летящим к облакам предметом. Только когда тонкий штришок затормозил, остановился на мгновение и начал падать, он понял, что видит болт, которому предстояло его убить.

Он переждал еще мгновение, потом сел и перевел взгляд на хрупкую женскую фигурку с арбалетом на коленях.

– Что вы, чума вас побери, вытворяете? – захрипела Курделия фонт Допшпик. – Что это такое?

– Демонстрация глупости, – сказал он, глядя на изорванный, растрепанный наконечником болта конец веревки. Конопляная, холера, осмоленная… Достаточно было одной маленькой молнии.

– К счастью, она умнее нас. – Вильбанд тоже сел, вымученно улыбаясь чародею. – Ну все. Конец. Можете встать, госпожа.

Она уперлась головой о скалу, несколько мгновений смотрела на камнереза потухшим взглядом, потом вывела его из заблуждения:

– Не издевайся, Вильбанд. Ты прекрасно знаешь, что встать я не могу.

– Еще.

Дебрен молча принял стакан из маленьких, уже наполовину розовых пальцев. Она пила жадно, и брызги воды смыли серый камуфляж и с некоторых других мест. Особенно тех, которые выделялись сильнее и не так потели. Там из-под серости вместо розового выглянуло что-то бурое, неприятно поблескивающее в свете солнца.

Подставляя стакан под слив, расположенный на боковой стенке бочкоката, он подумал, что именно поэтому Вильбанд смотрел в основном на лицо. Лицо ей не приходилось ничем мазать, пота было достаточно. И очень хорошо, что достаточно. Запах чувствовался одинаково сильно, независимо оттого, на какое место смотреть, а лицо Курделии привлекало взгляд как раз менее всего.

Он наполнил стакан, вернулся к скале и вздохнул. Ничего подобного. Ну, может, когда она не смотрела. Но сейчас его встретил хмурый взгляд ореховых глаз, и зачатки оптимизма полетели в тартарары. Потому что как раз в привлекательности этому лицу отказать было нельзя. Слегка приплюснутый нос, чуточку югонский или западницкий по форме, слишком резко выделяющиеся надбровные дуги, какая-то угловатость подбородка. Все по отдельности – ни к черту, никакой возможности сложить в радующее глаз целое. А эффект? Точно такой же, как с женским тазом: неизвестно почему у человека вдруг пересыхает горло, а в другом месте набирается влага. Нет, красивой она не была и никогда не будет. Но существует гигантская разница между красотой и привлекательностью, и, производя на свет Курделию фонт Допшпик, природа воспользовалась этим на полную катушку.

– Благодарю.

Возвращенный ему стакан был грязным, а в углах темно-розовых, с трудом улыбающихся губ он углядел оттенок сырого мяса. И все же ответил улыбкой. Голос у нее был приятный. Слегка простуженный. Как у Ленды. И, как голос Ленды, отдавал скрываемой грустью, за которой стояли житейская мудрость и нечто такое, что отличает женщину от глуповатого подростка.

Он чувствовал, что они могли бы сидеть рядышком и без устали беседовать целыми клепсидрами. Порой он встречал таких женщин. Редко. И поэтому сейчас был здесь, подавал воду и беззаботно улыбался, как улыбается рыцарь даме во время приятного застолья.

Вильбанд столь деликатным не был.

– Словно кнехт какой лакаете, госпожа, – буркнул он. – А женщина вы маленькая. Не поместится, и хлопоты себе наживете.

– Покрупнее тебя-то. – Что-то неприятное сверкнуло у нее во взгляде. – Три стопы, одиннадцать с половиной пальцев. Без обувки. А в тебе и трех, думаю, не будет.

– Если встану, – он смело пошлепал по прикрытой брючиной культе, – то будет три и восемь. А стоять могу. Не то что вы… графиня.

Пальцы графини гневно сжались на покрывающем колени сукне, выполнявшем до того роль спины Вильбандовой курточки. Ее рубашку длинной назвать было нельзя, и когда она сидела, по-везирацки скрестив ноги, у нее могли возникать проблемы. Поэтому, когда Дебрен начал беседу с идиотски глупого вопроса, поинтересовавшись, не замерзла ли она, графиня деревянным голосом ответила, что, дескать, да, а Вильбанд всем на удивление кинул ей курточку и подъехал к скале только после того, как ее голые ноги скрылись под латаной-перелатанной одеждой.