Поезд ушел дальше, а из вагона на площадку, где стояли извозчики, возившие приезжих в город, вышел одинокий пассажир.

— В К., в сумасшедший дом! — громко крикнул он и сел на подкатившую пролетку.

Это был белокурый молодой человек в очках на прямом носу; он согнулся под широким зонтом и меланхолически поглядывал по сторонам своими красивыми, хотя и близорукими глазами.

Проехав ряд неопрятных станционных пристроек, пролетка очутилась на безлюдном шоссе, по правую и левую сторону которого трепетал последними листьями реденький березовый молодняк. Но и он тянулся недолго; вскоре по обе стороны пошли поляны, через которые на горизонте виднелся дымок приближающегося или удаляющегося поезда.

Потом пролетка свернула в жидкую грязь проселка и заколыхалась так сильно, что седок несколько раз схватывался за крыло экипажа.

— Далеко еще? — спросил он.

— А вот она направо и есть! — указал кнутовищем извозчик.

Господин прищурился и не без любопытства стал вглядываться в грандиозный силуэт краснокирпичного здания, похожего на тюрьму.

Оглядывая эти многоэтажные стены, испещренные небольшими квадратиками окон, а по углам украшенные полукругами башен, так и хотелось заглянуть в прошлое с вопросом о том, что здесь было прежде, когда К-ий сумасшедший дом не распростер еще над его многолетними сводами своей буровато-желтой вывески.

Вокруг громадного газона, окруженного низенькой, обветшалой оградкой, пролетка подъехала к наглухо запертому подъезду, без крыльца, с одним маленьким портиком на гигантски высокой чугунной двери в две створки.

Кругом было тихо. Где-то вдалеке просвистел поезд. Слабосильный ветерок налетел на чахлую группу деревьев и прошелестел остатками листьев.

На звонок не отпирали, по крайней мере, минут пять, наконец раздался какой-то глухой гул; потом он ударился в дверь. Вслед за этим шумом одна створка медленно отделилась, высунулась седая, лысая голова и, пропустив посетителя, опять закрыла дверь.

— Ну и местечко! — пробормотал извозчик, оглядываясь кругом и засматриваясь на верхние этажи. — Вот-то попасть сюда, спаси господи, ровно в могилу… Ишь!.. Решеток-то сколько!..

Посетитель этого мрачного дома был Андрей Павлович Долянский. Ему всего двадцать семь лет, и только год тому назад он сделался врачом.

За таинственно распахнувшейся чугунной дверью его взорам представился громадный вестибюль, походящий размерами скорее на залу, в глубине которого виднелась широкая лестница, тотчас же распадающаяся на две стороны.

Свет падал только сверху в небольшие квадратные окна, отчего царил полумрак.

На деревянной вешалке было несколько пальто и шляп. Кругом — ни звука!

Старик швейцар хриплым, старческим голосом спросил вошедшего о цели посещения и, получив в ответ, что он врач, заступающий на место недавно переведенного отсюда, снял пальто и больше уже не спросил ни слова. Он сел тут же на табурет, опустил свою лысую голову и словно застыл. На вопрос Долянского: «Как пройти к главному доктору?» — он молча указал на дверь налево, где действительно значилось на медной доске: «Главный доктор Карл Федорович Шнейдер».

— Он дома? — спросил молодой врач.

Старик молча кивнул.

Подходя к дверям квартиры главного доктора, Долянский несколько раз не без любопытства оглянулся на странного старика, напоминающего автоматическую фигуру.

Едва он дернул за ручку звонка, как тут же около двери трепыхнулось что-то тяжелое, потом ударилось об ручку — и дверь распахнулась.

Долянский инстинктивно отскочил назад. Перед ним на задних лапах стоял громадный водолаз.

Потом он опустился на все четыре лапы и, повернувшись к нему хвостом, два раза громко пролаял, оглядываясь на посетителя и не пуская его ни на шаг далее.

На этот призыв вышла молодая женщина, довольно странной наружности, она была одета очень пестро; в чудные косы ее вплетались ленты, черные как ночь глаза метали искры и смотрели далеко не дружелюбно. На вид ей было лет двадцать пять.

Она оттолкнула ногой собаку и странно спросила:

— Вы кто такой?!!

Но в это время поспешными шагами вышел высокий, сухощавый господин с понурой головой и сразу обращающими на себя внимание глазами. Казалось, эти глаза раньше его вошли в переднюю. Это были действительно одни из ужаснейших глаз на свете. Перед их взглядом каждый другой взгляд тотчас же опускался, сам обладатель их, вероятно, прекрасно знал действие их и потому старательно щурил, а временами закрывал даже совсем.

Это был сам Карл Федорович Шнейдер. Увидев его, и женщина и собака пришли в замешательство, первая, бормоча что-то, отошла, а вторая, поджав хвост, полезла под высокий деревянный диван, стоящий тут же, в передней.

— Что вам угодно? — сдержанным грудным голосом спросил внушительно директор.

Долянский рекомендовался.

— Пожалуйте сюда! — монотонно заявил он.

Долянский вошел за ним в какую-то боковую дверь и очутился в странной комнате. Обои были совершенно черного цвета; черный клеенчатый диван занимал значительную часть ее, такие же несколько кресел и стол, обтянутый черной же клеенкой, составляли все ее убранство. На столе ничего не лежало и не стояло. Комната имела совершенно нежилой вид и слабо освещалась стрельчатым окном, по ту сторону украшенным солидной решеткой.

Пахло затхлостью и сыростью.

— Прошу садиться! — монотонно сказал угрюмый хозяин, а когда Долянский опустился на кресло, сел сам и вдруг во всю ширину раскрыл свои страшные глаза.

Невольная дрожь охватила молодого врача и мурашками пробежала по спине.

— Я вас попрошу, — уже густым и громким басом начал директор, — тотчас же отправиться в контору… и там явиться моему помощнику, Иосифу Вальтеровичу Кунцу! Вы с ним сделаете приблизительный осмотр заведения, после чего попрошу вас опять зайти ко мне…

После этого Шнейдер порывисто встал; встал и Долянский.

— Вы не знаете еще, где контора?

— Нет.

— Манекен вам покажет… швейцар… старик, который сидит у двери.

И, провожая нового психиатра, директор крикнул, высунув голову в щель приотворенной двери:

— Манекен! Проводи доктора в контору.

Старик вскочил как ужаленный и, тяжело ступая, подбежал к Долянскому.

— Пожалуйте! — торопливо заговорил он. — Пожалуйте за мной, направо… Сюда, в коридор.

Направо из вестибюля действительно виднелся длинный полутемный коридор. Только в самом конце брезжило окно, и на всем протяжении не было ни одной двери.

Манекен, как-то неестественно согнувшись и болтая руками с таким видом, как будто он собирался броситься на четвереньки, пошел вперед. Тяжелые, мерные шаги его наполняли коридор странным шумом.