Вдруг дверь распахнулась, и на пороге ее появился Алешка с узелком в руке.

Лицо его было страшно. Кроме того, он был совершенно пьян.

— Ну что?! — кинулись к нему оба.

— Все устроилось… Нате!..

И он швырнул на стол знакомый графу нательный крест сына, обрывок женского корсажа полосатой материи и узел. В нем лежало студенческое платье и пальто Павла.

На кресте и на обрывке платья виднелись капли крови, одежда же Павла была совершенно чиста.

Граф закрыл лицо руками, а Андрюшка принялся совершенно хладнокровно переодеваться, и, когда туалет его был окончен, он развязным тоном крикнул:

— Молодец, Алешка! Хочешь шампанского?!

— Давай, граф!.. — небрежно ответил Колечкин, разваливаясь, и вдруг захохотал.

Старый жуир отнял руки от лица и дико посмотрел на обоих.

— Теперь, — сказал Андрюшка, блестя своими страшными глазами, — теперь же двинемся дальше!.. Бодритесь!.. И берите пример с нас!.. Мы должны сейчас же ехать к Терентьевым, нас там ждут…

Граф машинально взялся за шляпу. В глазах его виднелась покорность.

— Ну-ну, подбодритесь, папаша! — подошел к нему Андрюшка. — Вы потеряли одного сына, сына непокорного, и взамен этого обрели другого, который обеспечивает вашу старость… Горе сокращается на радость, плюс на минус, как учил меня мой пьянчуга, выйдет плюс!

— Дай мне шампанского, — сказал граф, протягивая руку к неоткупоренной бутылке, стоявшей рядом с той, из которой в эту минуту наливал себе Колечкин.

— А где же твоя Маринка, Алексей? — вдруг спросил Андрюшка.

— Не привести ли ее сюда к тебе? Как бы не так? Она уже дома.

— Ишь, какой ревнивец!.. Ну, идемте, папаша!.. А ты можешь остаться тут…

— До тех пор, пока не получу с тебя обещанное…

— Денег, брат, мало у меня теперь, — отвечал Андрюшка, раскрывая бумажник. — Ну да на вот, возьми немножко, остальное потом!..

— Все «потом»! — угрюмо отвечал Колечкин, нехотя принимая три сторублевые. — А когда же остальные?

— Теперь скоро!.. Женюсь, и мы все будем богаты.

— Жди с тебя!..

— Ну-ну, ты пьяный всегда очень несговорчив… Однако сегодня я ничего не имею против того, чтобы ты был пьян. Так ты останешься выспаться тут или домой поедешь?..

— Домой!..

Андрюшка вдруг схватил за рукав Колечкина и отвел в сторону.

— Ты уверен в нашей безопасности?

— То есть в моей? — поправил Колечкин.

— Ну да, и в твоей.

— Еще бы! Я, брат, о себе забочусь не хуже твоего…

Андрюшка захохотал и снова обратился к графу:

— Ну все!.. Идемте!..

Граф повиновался, и все трое вышли.

Алешка сел на извозчика и поехал домой, а граф с сыном — на Знаменскую, где был дом Терентьева.

После того как лакей доложил об их приезде, им пришлось ожидать довольно долго. Они сидели в зале, роскошь обстановки которой поразила даже графа, а на Андрюшку она, казалось, не произвела никакого впечатления.

Он даже не глядел ни на что.

Так опытный актер иногда бывает вынужден ходом пьесы не замечать того, на что обратились в данную минуту взоры всей зрительной залы.

Но вот дверь отворилась, и рядом со стариком Терентьевым вышла Елена Николаевна.

Она сделала несколько шагов и остановилась, пристально разглядывая красавца жениха.

По мере обозрения довольная улыбка все более и более обнажала ее крупные, белые зубы. Если бы между алых лепестков розы брызнула струйка молока, то получилось бы нечто схожее с этой улыбкой.

Граф инстинктивно вошел в свою роль и представил сына.

— Очень приятно! — сказала красавица.

В этом «очень» Андрюшка услыхал победу своей внешности, и впервые сладкое чувство сознания своей красоты охватило его душу. Он поднял свои мрачные глаза на красавицу, и что-то странное тоже впервые совершилось в его природе. Он вздрогнул перед ее взором и опустил глаза…

— Теперь нам предстоит самая главная часть комедии перед матушкой и перед стариком Петровым, — говорил Андрюшка, возвращаясь с графом на извозчике от невесты.

— Кстати, вы списались с Кунцем, чтобы он выслал психиатра?

— Списался! — отвечал граф, и голос его дрожал как струна.

— Вы ужасно нервозны, папаша, вы не имеете никакой твердости и решимости! — почти с упреком обронил Андрюшка, заметив эту дрожь.

— Страшно, брат!

— Глупо! Раз решившись, не надо колебаться, ибо колебание в таких случаях гибель… Храбрость берет города, а нерешительность выронит из пальцев и спичку…

— Приготовься! Мы подъезжаем к дому! — глухим голосом сказал граф.

— Я готов! Готовьтесь вы!..

— Я готов на все, — тихо уронил граф, — готов потому, что уже нет возврата назад.

— Конечно нет!.. Да и зачем назад к нищете, к зависимости от моего покойного братца, когда я, тоже сын ваш, доставляю вам возможность вновь стать богатым человеком… Жизнь одна дается, папаша, и кроме нее все вздор!..

— Тише!.. Вот подъезд! — схватил его за руку граф.

Оба вошли в ворота, быстро поднялись по лестнице и остановились у двери.

Лакей молча пропустил их. Андрюшка искоса взглянул на него, но тотчас же успокоился, на лице слуги не было видно ровно ничего подозрительного.

Очевидно, он принимал его за того, за кого и должно.

В гостиной, куда они теперь вошли, их встретила бледная, худая женщина и посмотрела удивленно.

Графиня была чрезвычайно удивлена появлением отца и сына вместе.

— Мы заключили мир! — начал граф. — Да и пора… Отец с сыном не должен ссориться… Павел простил мне многое, и взамен этого я теперь навсегда…

Вдруг графиня подняла руки и сделала шаг вперед.

— Павел!.. Это не ты!.. Павел!.. — Она схватила Андрюшку за рукав. — Кто ты?! Граф! Где он? Павел… Сын…

И несчастная женщина без чувств упала на пол.

Послали за доктором, и когда он явился, то констатировал острое помешательство, вследствие чего графиню заперли с доктором в комнате, а наутро увезли в сумасшедший дом.

Осень начала предъявлять свои права.

Над пустынной станцией, от которой убегала шоссейная дорога к городу К., висели кислые, мокрые сумерки.

Было часов семь утра. Пузырчатый дождь, подгоняемый ветром, падал без перерыва. Все вокруг было мокро, все блестело, не исключая и самих досок дебаркадера.