своих претензии, в итоге эпизод с ним Япончику так и не вменили). Мы попросили его переодеться в милицейскую форму – ведь именно в ней он совершил мошенничество. Но Японец отказался наотрез. «Да пошли вы. Не буду надевать форму вашу – и все». Ну а что сделаешь? Пришлось так его вести на опознание.

Примерно в то же время члены молдавской ОПГ во главе с Анатолием Бецом ограбили вдову писателя Алексея Толстого Людмилу Ильиничну. Преступники пришли, судя по всему, целенаправленно за старинной брошью, которая по легенде принадлежала самому Людовику XV. Кроме драгоценности, они вынесли все ценные вещи, включая иконы и картины. Беца поймали, но он совершил побег из-под стражи.

Япончик предложил МУРовцам: «Вы мне свободу, а я вам Беца через 3 дня доставлю в наручниках». Сдержал ли бы он свое слово – вопрос открытый. Но в МУРе это предложение даже рассматривать всерьез не стали: криминальный «хозяин» Москвы был ценнее заезжего Беца. А последнего, кстати, потом убили во время задержания.

Япончик не был миллионером, но говорил членам следственной группы примерно так: назовите сумму, через несколько дней ее вам принесут. Про историю с попыткой окружения Япончика подкупить одного из руководителей расширенной следственно-оперативной группы ГУВД (за 40 000 руб. он должен был переквалифицировать с «разбоя» на «вымогательство») стоит рассказать отдельно.

– Приехал к нам сотрудник ОРЧ МВД СССР (личная группа была по особым поручениям при министре) Виктор Литвинов, – рассказывает Бирюков. – Попросил всех выйти, кроме меня и Сухарева (зам. начальника отдела). Говорит: «Криминал нашел подход, сумма такая-то, в ближайшее время станет вопрос о переквалификации со 146 статьи на 148 УК РСФСР».

Через кого, где, как – все рассказал. И это подтвердилось. Подружка «крота» была адвокатом, и через нее как раз хотели все решить. Пришлось принимать меры оперативного вмешательства. А этого «крота» быстренько отправили на повышение в район. Почему? Руководитель он был серьезный, увольнять нельзя было. Иначе криминал бы понял, что вычислили, ну а главное, все следствие было бы поставлено под сомнение.

В общем выход из ситуации был один: повысить человека. Об этом никто, кроме меня и Сухарева, не знает до сих пор. А почти во всех «подходах» к милиционерам принимала участия Каля Никифорова, которая спасла Иванькова от огромного срока по делу Михаила Глиозы, когда Японец устроил перестрелку около Театра Советской Армии[10].

Потом Япончика перевели в «Матросскую тишину», где он и пробыл до самого суда.

– Я провел с ним в беседах столько времени, как никто другой, пожалуй, – говорит Иван Бирюков. – Вообще, я много повидал преступников, но Японец, безусловно, выделялся из всех. Чем? Мозгами и умением держаться. С ним было интересно разговаривать на любые темы, потому что он много читал и много знал. Разговор всегда был интеллигентным, на вы. Он был совершенно адекватным, разумным.

Вообще, в его психиатрический диагноз я с самого начала не верил. Думаю, он просто использовал его – или подкупал врачей, или же талантливо играл перед ними роль сумасшедшего.

В первый раз на принудительное лечение в Сычевку он попал после того, как стрелял в Гогу в ресторане «Русь». Была вменена статья «Покушение на убийство с применением огнестрельного оружия». Он бы получил срок, если бы не диагноз ему сделали. Японец умный. Он предусматривал многие вещи. Систему знал.

Как-то прихожу после выходных. А там кабинет был с двумя окнами, на субботу и воскресенье их открывали, и пыль жуткая садилась. Тряпок нет. Беру стопку бумаг и начинаю вытирать стол в кабинете. И тут заводят его. «Проходи, садись», – говорю и продолжаю вытирать. Он хоп меня за руку: «Не надо, поссоримся. Нельзя вытирать бумагой мусор со стола, есть примета такая».

Он как-то возмущался, когда его любовницу арестовали по подозрению в злоупотреблении служебным положением. Следователя Олега Шляхова, который это сделал, он специально называл Шлюхов (я поправлял, но это было бесполезно, он каждый раз коверкал его фамилию). Любовница Евгения Животова тоже сидела в СИЗО. Она была в то время беременна (не от Япончика, а от мужа).

Несчастная женщина, по словам Бирюкова, на самом деле была влюблена в Япончика. Тот попросил ее сделать ему алиби – сказать, что он якобы находился на лечении, на процедурах в день совершения преступления. Она сделала. А Шляхов перевернул всю клинику, опросил всех медиков, и, наконец, одна из медсестер вспомнила, что в ту ночь она готовилась к экзаменам в университете, не спала и несколько раз заходила в палату, а Иванькова там не было.

Шляхов запросил данные университета, там ответили, что действительно в указанный медсестрой день там был экзамен. Так что поводов не доверять ей у сотрудника МУРа не было.

– Мне дали задание – проверить информацию о любовной связи, – вспоминает Бирюков. – И я поехал в Таллин, где они вместе отдыхали. Нашел отель, убедился, что были в одном номере. Интересно, что она указала свое реальное место работы, а он написал АПН – Агентство печати «Новости». Журналистом прикинулся.

Женщина в итоге призналась во всем, раскаялась. Суд назначил ей исправительные работы.

А самого Япончика ждало куда более серьезное наказание. Но он так и не признал вину в нападении.

Из материалов дела:

Допрошенный в судебном заседании подсудимый Иваньков виновным себя по данному эпизоду не признал и показал, что 23 декабря 1980 года из его автомашины была совершена кража дорогостоящего магнитофона с кассетами. По имеющимся у него сведениям, эту кражу совершил Нисензон.

Через некоторое время Слива навестил его в больнице и познакомил с Володарским, который рассказал о совершенной у него Нисензоном краже икон и попросил оказать содействие в их возврате или возмещении ущерба. Убедившись через своих знакомых, что иконы у Володарского действительно похитил Нисензон, он стал искать встреч с последним, но Нисензон уклонялся от встреч и возврата похищенного.

Наконец, Нисензон сам назначил ему встречу на 13 часов 1 марта 1981 года. Они встретились на площади Коммуны. С Нисензоном были мужчина и женщина Алик и Ева, а он был с Быковым. Все вместе они приехали на ул. Совхозную, где Иваньков снимал квартиру.

Там Нисензон, признавшись в краже икон, добровольно написал на его имя расписку на сумму 4500 руб. Затем с улицы по его вызову пришел Володарский и стал ругаться на Нисензона. Поскольку Володарский говорил, что иконы стоят 20 тыс., Нисензон написал на имя Володарского расписку на сумму 20 тысяч рублей. Узнав, что Володарский работает слесарем, он уничтожил расписку и предложил Нисензону написать такую