началась жизнь рабочего парня. Учеником разметчика в механическом цехе машиностроительного завода он пробыл два дня. На третий день его вызвал начальник цеха Анатолий Михайлович Пинскер.

— Тебя с цехом познакомили? Все, с сегодняшнего дня будешь работать самостоятельно. В школе, мне сказали, ты учился хорошо, давай работай так же. Что непонятно, спрашивай. Все, мне некогда, иди работать.

Шестнадцатилетнего Герку задвинули в третью смену. Третья смена начинается в полночь и продолжается до семи. Ночью в механическом цехе работает только половина станков, работы для разметчика мало, и Герка забирается в инструменталку поспать час-другой на куче ветоши. Добрая инструментальщица Лида пускает мальчишку. Что ему мерзнуть в холодном цехе! А когда будет нужно, мастер пинком разбудит его, и полусонный Герка, дрожа от холода в промасленной телогрейке и дуя на пальцы, размечает деталь и записывает в свой наряд выполненную работу.

Утром после смены он бежит домой, оттирая на ходу уши и пряча руки в карманы штанов. Мама нагрела воду в тазу, Герка сбрасывает промасленную одежду в угол и долго отмывает лицо, руки, шею от въевшегося машинного масла.

— Ну всё, отмыл?

— Нет, вон за ухом еще чернота.

— Ну мам, ну сколько можно? Все глаза мыло выело! — злится он.

Завтра опять в ночную смену, но поспать днем никак не удается, уж очень много надо сделать за день: поиграть в баскетбол, ребята договорились с залом, дописать контрольную по высшей математике. Мама укладывает его только в девять. В половине двенадцатого она будит Герку.

— Гера, вставай, поднимайся, тебе пора на работу. Ты понимаешь, что тебе на работу?

Герка не понимает и валится снова. Мама его поднимает, одевает и выталкивает за дверь.

— Тебе на работу, понимаешь? Пропуск я тебе в карман вот сюда положила, осталось пятнадцать минут, беги быстрее.

Герку разбудил заводской гудок. Он не помнил, где ходил, спя на ходу, и только сейчас очнулся. Где он? Что с ним? Вокруг темнота, смутно белеет стена какого-то дома… Гудок надсадно гудит и гудит откуда-то справа и зовет, зовет… Окончательно проснувшийся Герка бежал, не разбирая дороги. Гудок уже умолк, и он стал различать окрестности. Ушел он во сне не так далеко. Нельзя опаздывать больше, чем на пять минут! Иначе — суд, год исправительных работ, это он твердо знал. Он бежал, и на каждый шаг билось неумолимое и безжалостное «под-суд-под-суд- под-суд»…

Стрелка на больших белых часах на проходной скакнула к цифре два, когда он подбежал. Усатый стрелок охраны в форме с зелеными петлицами даже не спросил у него пропуска.

— Ты что, пацан, под суд захотел? Сейчас проверка придет. Твое счастье, что они задержались. Ты из механического? Беги быстрей, только кустами, кустами, не попадайся им, а то и мне попадет.

Герка долго не мог отдышаться возле своей разметочной плиты. Фу, пронесло, и мастера на месте не было, и табельщица пожалела, открыла уже замкнутую табельную доску и повесила бирку с Геркиным номером на гвоздик.

Герман уже больше никогда в жизни не будет опаздывать на работу. Через год его перевели в отдел главного механика, а в 1955 году закончились сталинские времена, и Герман получил вольную. И в тот же год его призвали.

2

На шестой день пути рано утром состав с призывниками остановили в Ташкенте на товарной станции. Двери открыли только у двух соседних теплушек. Раздалась команда: «На выход с вещами!» Сонные, помятые и порядком оборванные, они бестолково топтались у путей. На привокзальную площадь лихо въехали и развернулись три ЗИСа с высокими, нашитыми досками бортами. Бравые сержанты быстро рассадили призывников на скамейках в кузовах, и машины тронулись. Вперед, в новую армейскую жизнь. Грузовики медленно пробирались по нешироким улочкам азиатского города. По обеим их сторонам — сплошные глиняные стены дувалов, кое-где прорезанные крохотными деревянными дверцами, и полное безлюдье, как в городе мертвых. Наконец улочку пересекает другая, пошире. На углу, над журчащим арыком устроена широкая деревянная площадка, и там, в тени чинары, за низеньким столиком сидят и пьют чай из цветных пиалок узбеки, оде- тые в толстые стеганые халаты. Большущий казан шкворчит на огне, и в нос ударяет острый запах кипящего хлопкового масла, лука и дыма от тлеющих саксаульных углей. Герка и Сашка Махиборода сидят в кузове на скамейке рядом, во все глаза смотрят на этот удивительный мир. Им весело от того, что кончилась наконец вагонная скука, от новой жизни, от теплого утреннего ветерка. Их смешит все — и то, что под опорой линии электропередачи лежит в пыли, вытянув тонкие ноги, ишак, и то, как сорвало порывом ветра кепку с головы призывника, сидящего в передней машине. ЗИСы уже выбрались из города и едут по пыльному шоссе, а по обеим сторонам, убегая к близким горам, раскинулись хлопковые поля. Низенькие кустики усеяны хлопьями ваты, ее собирают в большие корзины за спинами женщины и дети, много детей, от самых маленьких, которым, наверное, нет и десяти, все от мала до велика одетые в пестрые полосатые халаты. Согнутые спины, беспощадное азиатское солнце и пелена тонкой пыли над хлопковыми полями. До гор справа от шоссе, кажется, рукой подать. Сиренево-грифельные внизу, они вырисовываются сахарными гребнями на прозрачно-голубом небе. Солнце уже припекает нестерпимо, и из-за горизонта впереди вынырнули заводские трубы. Это Чирчик — город химиков, машиностроителей и военных, там им, новоявленным солдатам, предстоит прослужить, прожить целых три года в Ташкентском танковом училище.

Танковое училище было переведено в Чирчик из Харькова в первые годы войны. С северной части города расположился целый военный городок с казармами, учебными корпусами, танковым парком, а далее, почти до границы с Казахстаном, — танкодром, изъезженный, перерытый окопами, измолотый танковыми гусеницами. Здесь готовят будущих офицеров, а солдаты — это батальон обеспечения. Они танковой техникой обеспечивают учебу курсантов. Между солдатами и курсантами — непростые отношения. Курсанты — это белая кость. Они получают сигареты «Прима» вместо солдатской махорки, они получают на обед белый хлеб и компот вместо мутного солдатского чая. Через три года они наденут лейтенантские погоны и хромовые сапоги вместо солдатских кирзовых сапог и будут командовать солдатами. А пока они — курсантишки, несмышленыши в сложной танковой технике, солдаты относятся к ним с оттенком сдержанного снисходительно-уважительного презрения, и есть возможность солдату на выезде осадить, обложить матом неумелого курсантишку. Мол, знай свое место, я сегодня за рычагами, я сегодня главный в танке.

Откатываются широкие ворота, машины въезжают на территорию и останавливаются. «Разгружайся!» — кричит сержант, новобранцы спрыгивают с