– Чао, Раф! – сказал я, включив телефон.

– Чао, Тома! Я по поводу фотографии твоей подружки Винки.

– Я знал, что она тебе понравится.

– Она так меня заинтриговала, что я даже попросил своего помощника сделать с нее увеличенную копию.

– Неужели?

– Обрабатывая ее, я вдруг понял, что, собственно, меня так смутило.

Я почувствовал, как у меня закололо в животе.

– Говори же!

– Я почти уверен, она улыбается не своему партнеру. И смотрит она совсем не на него.

– Как же так? Тогда на кого?

– На того, кто стоит метрах в шести-семи слева от нее. По-моему, твоя Винка на самом деле даже не танцует с тем типом. Это только кажется.

– Ты хочешь сказать, что это фотомонтаж?

– Да нет же, но фотографию наверняка отредактировали. Уж ты поверь, ragazza[114] улыбается кому-то другому.

Кому-то другому…

Я ушам своим не поверил, но тем не менее поблагодарил Рафа и пообещал держать его в курсе дела.

Для очистки совести я отправил Пьянелли эсэмэску, чтобы узнать, ответил ли ему Клод Анжевен, бывший его главный редактор, который должен был знать, кто сделал эту фотографию.

После этого я спустился по лестнице к стоявшим на лужайке матери, Максиму и его дочерям. Я сразу заметил у него под мышкой объемистую папку и вопросительно посмотрел на него.

– Потом расскажу, – шепнул он мне, доставая с заднего сиденья сумку, из которой выглядывали плюшевая собачонка и резиновый жираф.

Максим познакомил меня со своими чадами, двумя бойкими очаровашками с ослепительными улыбками, и благодаря их невинным проделкам мы на несколько минут забыли наши заботы. Эмма с Луизой были обаятельные, веселые говорушки. Глядя на мать – и даже на отца, который присоединился к нам, – Максим был другом дома. Я и представить себе не мог своих предков в ролях деда и бабки и даже подумал, что Максим некоторым образом занял в нашей семье мое место, которое я оставил, когда уехал из дома. Но при всем том я не ощущал ни малейшей горечи. Напротив, я считал своим долгом оградить его от нашего прошлого, и это казалось мне куда более важным.

Через четверть часа мать повела девочек в кухню, чтобы они помогли ей управиться с абрикосовым тортом, – секрет его приготовления заключался в лавандовом порошке, которым присыпались фрукты, – а Ришар вернулся к себе досматривать заключительный этап велогонки.

– Ну что ж, – сказал я Максиму, – а теперь давай проведем военный совет.

2

Самым удобным местом, как мне казалось, был павильончик при бассейне, который мои предки соорудили из камня и светлого дерева сразу по переезде в этот дом. С кухней во дворе, летней гостиной и стенами-парусами, колыхавшимися на ветру, он походил на малое поместье внутри большого имения. Я обожал это место, где читал часами напролет, свернувшись калачиком на обитом холстиной диванчике. Я сел в торце стола из тикового дерева, который помещался под теневым навесом, увитым стеблями дикого винограда. Максим разместился справа от меня.

Я безо всяких околичностей рассказал ему все, что поверила мне Фанни о том, как перед смертью Ахмеду захотелось облегчить душу и он признался ей, что замуровал труп Клемана в стене спортзала по распоряжению Франсиса. А уж если он все выложил Фанни, значит, мог сболтнуть и кому другому. Для нас это было плохой новостью, хотя кое-что все же прояснилось: теперь мы по крайней мере знали, кто нас выдал. В конце концов, даже если Ахмед по большому счету нас не выдавал, по его милости, однако, прошлое предстало перед нами во всей своей неприглядности.

– Ахмед умер в ноябре. Если б он все разболтал полицейским, они уже давно разобрали бы стены спортзала по кирпичику, – заметил Максим.

Хотя на его лице по-прежнему читалась тревога, выглядел он не таким подавленным, как нынче утром, и к тому же хорошо владел собой.

– Согласен. Он вполне мог все разболтать кому угодно, только не полиции. Ну а ты? Был в комиссариате?

Он взъерошил волосы на затылке.

– Угу, и виделся с комиссаром Дебрюином. Ты был прав: про Алексиса Клемана он меня даже не спрашивал.

– Тогда что ему было нужно?

– Ему хотелось поговорить про смерть моего отца.

– С чего бы это вдруг?

– Сейчас расскажу, но сперва прочти-ка вот это. – И он сунул мне свою папку. – Беседа с Дебрюином навела меня на мысль: а что, если смерть моего отца была как-то связана в убийством Алексиса Клемана?

– Не понял.

Максим объяснил:

– Сдается мне, моего отца убил тот же тип, который шлет нам анонимки.

– Ты же говорил утром, что Франсис умер во время неудачного налета!

– Знаю, да только я недооценил то, что тогда случилось. Короче, в полиции я кое-что разузнал и теперь засомневался.

Он жестом предложил мне открыть папку.

– Сперва почитай, потом продолжим разговор. А я пока заварю себе кофейку – может, и ты хочешь?

Я кивнул. Он встал и направился в закуток, где стояла кофемашина с кофейным сервизом.

Я раскрыл папку. В ней лежала куча газетных вырезок, в которых говорилось о волне грабежей, захлестнувших Лазурный Берег в конце прошлого и в начале 17-го года. За это время было ограблено около полусотни зажиточных поместий в Приморских Альпах – от Сен-Поль-де-Ванса до Мужена, включая роскошные особняки в Каннах и пригородах Ниццы. Modus operandi[115] везде был одинаковый. То ли четверо, то ли пятеро налетчиков в подшлемниках проникали в дом, вырубали хозяев слезоточивым газом, потом связывали их по рукам и ногам и сажали под замок. Банда была хорошо вооружена и очень опасна, потому что орудовала крайне жестоко. Налетчиков интересовали главным образом наличность и драгоценности. В большинстве случаев они даже не гнушались пытать своих жертв, чтобы выведать коды их кредитных карточек или шифры сейфов.

В результате этих разбойных нападений, повергших в ужас весь район, погибли двое: домохозяйка, которая скончалась от остановки сердца, когда к ней в дом ворвались бандиты, и Франсис Бьянкардини. В одном только Аврелия-Парке, где проживал отец Максима, было совершено три ограбления. Даже трудно было себе представить, что такое могло произойти в самом, казалось бы, безопасном уголке на всем побережье. Среди жертв налетчиков числились дальний родственник саудовской королевской семьи и знаменитый французский коллекционер и меценат, приближенный к власти. Во время налета коллекционера в доме не оказалось, и налетчики, не найдя на вилле ничего, что, по их разумению, можно было бы обратить в деньги, со злости и в отместку искромсали все полотна, которые висели в гостиной. Откуда им было знать, что среди них была очень ценная картина под названием «Выкопай топор», подписанная Шоном Лоренцом[116], одним из самых высокочтимых на рынке искусств современных художников. Ее утрата вызвала волну возмущений, докатившуюся до Соединенных Штатов. О налете рассказали «Нью-Йорк таймс» и «Си-эн-эн» – и Аврелия-Парк, некогда слывший жемчужиной Лазурного Берега, вмиг превратился в своего рода зону отчуждения. За каких-нибудь три месяца цены на жилье в тех краях упали на тридцать процентов – уму непостижимо! Чтобы покончить с паникой, служба безопасности департамента сформировала специальную бригаду, которой предписывалось выследить налетчиков.