Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, подобный оптимизм сохранялся недолго, так как в военное время Временное правительство не сумело осуществить реформы и вскоре наступило разочарование. Все это нашло яркое отражение в творчестве Тэффи. Пара ее довольно легких сатирических пьес, опубликованных в «Новом Сатириконе», высмеивает противоречивые чувства, питаемые господствующими классами по отношению к революции. В «Наполеоне» барон Шнуп утверждает, что поддерживает революцию, поскольку теперь он и его аристократическое окружение «все объявили себя безработными пролетариями. Из министерства нас всех выперли»[284]. В «Революционной даме» Софи хвастается перед своей подругой Мари, что побывала на множестве митингов, но как только речь заходит о забастовке, которую устроили нищие, Мари восклицает: «Ах, финиссе![285] Как это все ужасно!»[286]
В ряде фельетонов, опубликованных в «Русском слове», Тэффи подходит к этим смешанным чувствам более серьезно. В мае она высмеивала растущее беспокойство тех, кто, с одной стороны, был напуган преувеличенными слухами о насилиях, но, с другой стороны, посещал революционные митинги и, смиренно выслушав речи «марксистов, эволюционист-социалистов, максималистов и синдикалистов», жертвовал деньги и ощущал себя «во главе революционного движения»[287]. Через несколько дней в статье под вызывающим заголовком «Дезертиры» Тэффи признавала, что низшие классы сеют разрушение, но продолжала защищать революцию с прежним пылом[288]. Она заявляла, что интеллигенция ожидала чуда – что «тот самый народ, который веками глушили водкой, угнетали, давили бесправием, безграмотностью, нищетой, предрассудками и голодом», разом явит свою «душу великую и яркую». Теперь же, когда в результате революции начались бесчинства, – продолжала она, – открылся «путь к свободной борьбе со злом», и она убеждала уклоняющихся от этой задачи, заклейменных ею как «дезертиры», присоединиться к ней на этом пути, даже в том случае, если оправдались их самые худшие опасения: «И если рухнет всё… – пусть бы каждый из нас мог сказать… <…> “Слабы мои силы и малы, но я отдал их все целиком”».
Между тем личные симпатии Тэффи решительно не распространялись на большевиков. Ее презрительное отношение к ним, сформировавшееся еще в 1905 году, нашло выражение в фельетоне, написанном в конце июля 1917 года, в котором она приписывает их недавние неудачи отсутствию у них «политической интуиции до степени редкой и поразительной»: «Почти ни одно крупное рабочее движение не было уловлено ими своевременно. Лучшее, что они могли делать, – это примазываться к делу post factum»[289]. Далее она рисует уничижительный портрет Ленина: «Рост средний, цвет серый, весь обыкновенный. Только лоб нехороший: очень выпуклый, упрямый, тяжелый, не вдохновенный, не ищущий, не творческий». На этого «искреннего и честного проповедника великой религии социализма» (как она весьма неожиданно отзывается о нем) «не сошел огненный язык Духа Святого, нет у него вдохновения, нет взлета, и нет огня». Намекая на партийную практику объединяться с преступными элементами, она еще более резко отзывается о последователях Ленина: «Ленинцы: большевики, анархисты-коммунисты, громилы, зарегристриравованные взломщики. <…>. Что за сатанинский винегрет!» И при этом она ясно дает понять, что не отрекается от идеалов социализма: «Какая огромная работа – снова поднять и очистить от всего этого мусора великую идею социализма!»
Тэффи демонстрирует поразительную недальновидность, когда риторически вопрошает: «Разве не дискредитировано теперь слово “большевик” навсегда и бесповоротно?» Однако она не была оптимисткой. В следующем месяце она писала о неэффективности Временного правительства, о растущей неразберихе в армии, о «толпах бездельников, мотавшихся по Петрограду» «под ручку с девицами» в тылу, в то время как солдаты на фронте коротали время, играя в азартные игры и посещая большевистские сходки[290]. 22 октября она оплакивала слабеющее правительство, крах промышленного производства, массовые забастовки рабочих, неуклонное наступление на гражданские свободы[291]. Всего через два дня, в ночь с 24 на 25 октября, большевики совершили переворот в Петрограде, захватив Зимний дворец и арестовав министров Временного правительства[292].
Захват власти большевиками в Петрограде был фактически бескровным, но интеллигенция пришла в ужас от уничтожения и порчи бесценных предметов искусства в бывшем царском дворце и резиденциях богачей. Тэффи состояла в «Обществе охранения художественных зданий и предметов искусств», учрежденном Сологубом после Февральской революции; после Октября его задачи стали особенно актуальными[293]. «Мы… требовали охраны Эрмитажа и картинных галерей, – писала Тэффи в своих воспоминаниях о Сологубе. – Хлопотали, ходили к [комиссару просвещения] Луначарскому. <…> Но из хлопот наших ничего не вышло» [Тэффи 2004: 200].
Закрытие оппозиционных газет коснулось Тэффи более непосредственно. «Русское слово» прекратило выходить 26 октября, но 8 ноября его разрешили открыть вновь, и на протяжении некоторого времени оно продолжало критику большевиков [Менделеев 2001: 34]. Например, в одном из ноябрьских фельетонов Тэффи иронически отозвалась о положительных достижениях нового правительства, таких как снижение преступности: «Грабежей в последнее время стало меньше… объясняют тем, что дело это тоже монополизировано правительством»[294].
Терпеть такую критику долго не могли, и в конце ноября «Русское слово» и другие враждебно настроенные периодические издания были закрыты навсегда. Однако позднее, в январе 1918 года, журналисты «Русского слова», в том числе и Тэффи, начали выпускать другую газету, названную «Новое слово». Когда 2 апреля была закрыта и она, 11 апреля упрямые сотрудники запустили еще одну газету, «Наше слово», выходившую до 6 июля [Менделеев 2001: 35, 36].
В первой половине 1918 года предпринимались и другие смелые попытки поддержать независимую прессу. В тот период был издан сборник Тэффи «Вчера», составленный из нескольких недавно опубликованных фельетонов и рассказов, а «Новый Сатирикон» протянул до августа, причем сочинения Тэффи публиковались в нем до самого конца. Сатира в журнале стала мягче, в основном ее объектом был тот абсурд, которым сопровождалось социальное потрясение. Так, в «Будущем дне» Тэффи описывает воображаемые изменения в одном благородном особняке. Бывший ломовой извозчик Терентий стал хозяином, а прежние владельцы – женщина-врач и профессор ботаники – прислугой. Появляется рассыльный (бывший вице-адмирал) и уведомляет Терентия, что тому надо прочитать лекцию в университете:
– Каку таку лекцию?
– Сказано, на филологическом факультете.
– Како-ом?
– Филологическом.
– Фалала, фалала, – сам-то ты фалала
