там было неуютно. Небо, режущее глаза своей синевой, безжалостно обрушивалось сверху, сминало, и возникало ощущение, что он стоит голым перед всеми. Внешняя оболочка взрослого мужчины спадала, и на свет божий снова являлся мальчик — маленький, беззащитный мальчик в больших неудобных очках.

Он зябко повёл плечом, прогоняя наваждение, торопливо подошёл к столу, положил руку на гладкую поверхность, ощущая всей ладонью тепло столетнего дерева, заземляясь и привычно успокаиваясь. Мысли постепенно возвращались к прерванному разговору, интересному разговору, к которому он долго готовился, перебирал в уме аргументы, складывая их в стройные цепочки и создавая нерушимые звенья. Человек, который сейчас сидел напротив Ставицкого, был достойным собеседником, и от этого в душе Сергея волной прокатилось наслаждение.

— Знаете, Олег Станиславович, ведь мы с вами, сами того не ведая, стали участниками прелюбопытнейшего эксперимента. Наверно, до создания Башни человечество не знало ничего подобного — чтобы ограниченная популяция оказалась на долгие годы в замкнутом пространстве. В полнейшей изоляции. Вы так не считаете?

— Вряд ли те люди, которые почти сто лет назад спасались в Башне от стихии, думали про научный эксперимент, — заметил Олег.

— Как знать. Большинство, конечно, не думало. Но некоторые, те, которые стояли у руля, те, кто замыслили этот проект… — Сергей пододвинул кресло и сел в него. С удовольствием посмотрел на красивое и невозмутимое лицо Мельникова и продолжил, плавно перескочив на другую мысль, которая являлась в сущности прямым продолжением предыдущей. — А забавно вышло, если подумать. Крайне забавно. С тех пор как люди изобрели пенициллин, такой важный элемент эволюции, как естественный отбор, практически был упразднён. Выживали не здоровые и сильные, а все подряд. Если раньше из десяти детей в семье до зрелого возраста доживало в лучшем случае только трое, но зато эти трое были самыми удачными в генетическом плане, то в последние сто пятьдесят лет, рожать десятерых уже стало без надобности. Один или двое практически гарантированно оставались живы. А к чему такой подход привёл с точки зрения генетики? Правильно, к вырождению. И если бы не катастрофа, уничтожившаяся земную цивилизацию, я думаю, люди столкнулись бы с тем, что эволюция зашла в тупик. Природа, знаете ли, не слишком любит такие вмешательства в свои дела. Но забавно не это. Забавно то, что мой небезызвестный вам родственник, Савельев, четырнадцать лет назад, вряд ли отдавая себе в этом отчёт, взял и повернул эволюцию в другую сторону. Практически снова запустил естественный отбор, уничтожив слабых и больных.

Ставицкий довольно взглянул на Мельникова. Тот молчал. Слушал.

— Вряд ли Павел Григорьевич понимал, что он делает. В таких вещах он не силён. Он технарь, у него графики, цифры, схемы. Как там это называлось, «естественная убыль населения»? Очень удачное название. Именно так, естественная. Как и задумывалось матушкой природой. Времени, конечно, с принятия того закона прошло всего ничего, рано делать выводы, но мне кажется, что человечество только выиграло в конечном итоге. Не удивлюсь, если следующее поколение будет намного здоровее нас вами, как, впрочем, и положено. В этом и заключается смысл эволюции — выживать и размножаться должны лучшие — самые здоровые, самые сильные, самые умные, самые талантливые.

— Ну, с точки зрения здоровья, — Мельников поморщился. Он, конечно, старался сдерживаться, скрывать свои эмоции, но что-то всё равно сквозило в его взгляде, выдавало его растерянность. — Но ум, талант…

— Ум и талант тоже передаются по наследству, — заявил Ставицкий. — В большинстве случаев передаются.

— Ну, это, положим, не доказано, насколько я знаю. Я читал труды некоторых учёных прошлого под данной проблематике. Были, разумеется, попытки доказать и такое, но все эти изыскания не слишком убедительны.

— То есть, вы интересовались данным вопросом? — Сергей довольно хмыкнул.

— Не слишком. Вскользь. Я хирург, а не генетик. Но даже моих скромных познаний в этой области хватает на то, чтобы понимать, что все эти направления в генетике, попытки связать её с социологией, психологией, чёрт знает, с чем ещё, исследования в области улучшения человеческой породы, так называемой, евгенике, всё это — крайне спорно и мало обосновано.

— А, знаете, Олег Станиславович, я рад. Рад, что это аспект не ускользнул от вашего внимания. Приятно побеседовать с образованным человеком. Хотя мне кажется, что вы слишком критичны. Всерьёз этими исследованиями занимались мало, были некоторые наработки в конце девятнадцатого века, потом, кажется, во времена Второй мировой войны, но, увы… После этого, если какие изыскания и велись, то делалось это тайно, завуалированно, и до нас с вами, к сожалению, результаты не дошли.

— И всё-таки, Сергей Анатольевич. К чему этот странный разговор?

Мельников явно начинал нервничать. Но Сергей проигнорировал его вопрос.

— Природа устроила всё очень умно. До человека она тренировалась на других тварях, оттачивала свои инструменты. Выживали лучшие. И не просто самые здоровые, а те, кто оказывался умнее и хитрее. И только они по большей части получали право на размножение. В природе за это право надо было ох как бороться. А когда некоторые виды животных стали объединятся в некие группы, стаи, прообраз нашего с вами общества, тут и вовсе стало интересно. Во многих таких стаях размножалась только доминантная пара. Альфа-самец и альфа-самка. Остальные, омеги, право на продолжение рода не имели и занимались исключительно тем, что помогали альфам растить их потомство. Очень удачная схема, вы так не считаете?

Мельников молчал. Он уже не пытался задавать вопросы, чтобы понять, к чему весь этот странный разговор, просто сидел и слушал.

— Люди мало чем отличаются от стайных животных. Разделение в обществе было всегда. Существовали и альфы, которых в разные времена называли по-разному — аристократы, патриции, дворяне. И омеги, которые если и размножались, то только для того, чтобы нарожать таких же омег, необходимых для того, чтобы обеспечить существование и выживание верхушки, лучших представителей популяции. Веками проводился естественный отбор. Аристократы, носители генов доминантных особей, смешивались только с такими же аристократами, их генофонд улучшался, потому что возможностей подпортить его было немного.

Мельников сделал какое-то движение, открыл рот, но Сергей его прервал.

— Я вижу, Олег Станиславович, что вы хотите мне возразить. Вы же собираетесь привести тот самый аргумент, который много раз использовали те самые омеги, плебеи, пытающиеся пролезть в альфы. Аргумент про то, что генофонд, лишённый притока извне, свежей крови, замкнутый в самом себе, в