— Да, но тогда не было такой жары, — сказал Йенсен. — Когдахолодно, можно идти быстрее и согреться. Но когда жарко, нельзя идти медленнее…И охладиться.

— Несправедливо, — сердито буркнул Колли Паркер. — Почемуэтот чертов Путь не проводят в Иллинойсе, где земля ровная?

— А мне нравится Мэн, — сказал Скрамм. — Что ты всеругаешься, Паркер?

— А что у тебя сопли текут? — огрызнулся Паркер. — У всехсвои странности. Еще вопросы будут?

Гэррети взглянул на часы, но они остановились на 10.16. Онзабыл их завести.

— Сколько времени? — спросил он.

— Счастливые часов не наблюдают, — сказал Пирсон, и всерассмеялись. — У меня часы остановились.

— Две минуты третьего — сказал Пирсон. — Солнце сядет еще нескоро. Солнце немилосердно палило сквозь редкие ветви, не дающие тени.

Пронесся слух, что ожидается дождь, и на горизонте виднелосьчто-то вроде облаков, но это могла быть всего лишь утешительная иллюзия.

Абрахам и Колли Паркер обсуждали дальнобойность солдатскихкарабинов. Гэррети не хотелось участвовать в этом разговоре, и он пошел встороне от всех, глядя по сторонам.

ДЛИННЫЙ ПУТЬ — был уже не так растянут. Впереди шли двавысоких смуглых парня в одинаковых кожаных куртках. Прошел слух, что ониголубые, любовники, но Гэррети это не очень заинтересовало. Какая разница,любовники они или нет?

За кожаными парнями шел Баркович, потом Макфрис. Он все также глядел Барковичу в спину. Гэррети не показалось, что Баркович спятил. Он сболью подумал, что Макфрис выглядит более сумасшедшим.

За ними шли семь или восемь человек, образующих постоянноменяющуюся конфедерацию. Следом шла группа поменьше — Скрамм, Пирсон, Бейкер,Абрахам, Паркер и Йенсен. За ними шли еще какие-то незнакомые парни. Среди нихзатесались доходяги вроде Олсона и те, кто, как Стеббинс, предпочиталуединение. И почти у всех них на лицах застыло испуганное выражение, ужезнакомое Гэррети.

Карабины дрогнули и нацелились на одного из отстающих,коротышку в зеленой шелковой рубашке. Тот полчаса назад получил третьепредупреждение.

Коротышка бросил на них затравленный взгляд и поспешилвперед. Карабины еще какое-то время следили за ним, потом отстали.

Гэррети ощутил какой-то непонятный подъем духа. До Олдтаунаи цивилизации оставалось не больше сорока миль. Там начнется шоссе, где можноидти по травяной полосе в центре, сняв обувь. Ощущать холодную росу. Господи,как здорово. Может, тогда у него появятся новые силы.

Облака на горизонте увеличились и явно обещали дождь.

Выстрелы настигли парня в зеленой рубашке, но Гэррети дажесмерть не казалась теперь такой уж страшной. В конце концов она придет ко всем,даже к Майору. Так зачем бояться ее раньше времени? Он занес это в мысленнуюзаписную книжку, чтобы сказать Макфрису при следующей встрече.

Он стал готовиться к встрече с ближайшей красивой девушкой,но вместо красивой девушки появился маленький итальянец.

Это был карикатурный итальянец, в соломенной шляпе и счерными закрученными усами. Он стоял возле старого фургона и махал им,показывая неправдоподобно белые зубы.

Фургон был открыт, и внутри, на ложе из колотого льда,громоздились крупные зеленые арбузы, Желудок у Гэррети загудел, как мотор.Надпись на фургоне гласила:

“Дом Ланцо любит всех участников Длинного пути — бесплатныеарбузы!" Несколько участников, включая Абрахама и Колли Паркера, невольнопотянулись к обочине. Они получили предупреждения. Дом Ланцо, увидев их,рассмеялся звонким радостным смехом и, погрузив обе руки в лед, достал оттудаохапку розовых арбузных ломтей. Рот Гэррети наполнился слюной. «Ему же непозволят». И потом: «Боже, как это вкусно! Ну почему бы им немного не опоздатьна этот раз? Интересно, где он взял арбузы в это время года?» Участники столпилисьвозле Дома, который, лучась счастьем, раздавал им арбузы. Трое гвардейцевустремились к фургону, и Гэррети слышал, как Дом кричит:

— В чем дело? В чем дело? Это мои арбузы, ослы! Я хочу ихраздать и раздам! Уберите руки вы, ублюдки!

Один из гвардейцев стал вырывать ломти арбуза из рук Дома,другой захлопнул дверцы фургона.

— Ублюдки! — закричал Гэррети из всех сил. Его крик разрезалгорячий воздух, как стекло, и один из гвардейцев обернулся… Взгляд у него былпочти пристыженный.

— Вонючие сукины дети! — орал Гэррети. — Будь прокляты вашиматери за то, что родили таких сукиных детей!

— Молодец, Гэррети! — крикнул еще кто-то. Это был Баркович,грозивший гвардейцам кулаками. — Ты им сказал!

Теперь уже они все орали, а гвардейцы — это не Эскадрон. Ихлица были красными от стыда, но они все равно держали маленького итальянца. Тотот волнения забыл английские слова и осыпал их сочными ругательствами на родномязыке. Толпа свистела. Какая-то женщина швырнула в одного из гвардейцевтранзистором и сшибла с него фуражку.

Каким-то образом Дом Ланцо вырвался и побежал. Толпарасступалась перед ним и снова смыкалась, не пуская гвардейцев. Один из них всеже догнал итальянца и рванул его назад. Уже падая, Дом подбросил высоко вверхвсе свое розовое богатство.

— Дом Ланцо любит вас! — прокричал он. Толпа взорваласьаплодисментами. Ломти арбуза взлетели в воздух, и Гэррети счастливо рассмеялся,видя, как Абрахам поймал один из них.

Другие получали предупреждения, но умудрялись нагибаться иподнимать куски арбуза. Таких счастливцев было пять или шесть, но все остальныекричали от радости или проклинали солдат, которые наблюдали за происходящим стеми же каменными лицами.

— Спасибо! — прокричал Абрахам. Его улыбающееся лицо былоизмазано розовым соком.

— Черт побери! — сказал Колли Паркер. — Черт побери! — оноткусил от своего куска, потом разломил его пополам и отдал половину Гэррети,который от удивления опешил.

— На, жри! — крикнул Колли. — Не говори потом, что я жадный!

Гэррети засмеялся:

— Иди на фиг. Арбуз был холодный-холодный. Сладкий сок текпо подбородку, заливался в нос и — о Господи! — тек в глотку.

Он едва заставил себя оторваться.

— Пит! — позвал он и кинул Макфрису половину своего куска.Тот поймал арбуз на лету с реакцией опытного игрока в бейсбол и благодарноулыбнулся. Гэррети почувствовал, как безумная радость наполняет его, вливаясвежую силу в его ноги и руки. Почти всем досталось по кусочку арбуза, пустьдаже самому маленькому.

Стеббинс, как обычно, был исключением. Он одиноко шагал подороге и не улыбался.