готовил речь, мной движут эмоции, а они, как известно, плохой союзник. Вот, собственно, и все, говоря коротко.

Кевин Берч выслушал, не перебивая. Дилан правильно предугадал его реакцию на подобные высказывания об Эрике. Но это вначале. По мере того как Дилан развивал свою мысль, на лице старика проявлялась озабоченность, а под конец мелькнуло настоящее недоверие.

– Странно, – сказал он задумчиво.

– Не то слово, – устало согласился Дилан.

Кевин встал из-за стола, налил воды из-под крана, сделал пару глотков и повернулся к Дилану.

– Уходите, – сказал он строго.

– Послушайте, – попытался было возразить Дилан.

– Уходите, я сказал. Немедленно. Я не видел Марию, Брайана и их детей много лет, с тех пор как они переехали отсюда. Но это не значит, что я забыл их. Вы говорите, Эрик что-то там такое вытворяет гадкое, а я говорю вам, что это полная чушь. Эрик рос тихим и дружелюбным мальчуганом. А вы рассказываете о каком-то, простите, монстре. Конечно, с годами люди могут превратиться бог знает в кого, но мне с трудом верится, что из такого хорошего мальчика мог вырасти тот, о ком вы рассказываете. Я допускаю, что вы честный человек и что вами движет искреннее желание наладить отношения в вашей семье, но в таком случае я говорю вам – вы ошиблись. Парень, который изводит вашу жену, – не Эрик. Что-то вы напутали. Мне, простите, совершенно неприятно выслушивать оскорбления в адрес людей, которых я называю своими друзьями. Уходите. Я бы еще мог предположить подобное о Джастине, тот был с трудным характером, но Эрик… – Берч резко замолчал и сделал еще глоток воды. – Уходите, – повторил он негромко.

Но даже если бы он прокричал это, даже если бы сейчас поднялся ураган и сорвал бы крышу, ту самую бледно-розовую крышу их дома, закружил бы по дому мебель, закричала бы от ужаса престарелая мать Кевина, поднятая ввысь вместе с диваном и телевизором, ничего этого Дилан бы не заметил. В голове его колоколом раздавались слова Бенча и алкоголички Эшли; раздавались, сменяя друг друга и одновременно сливаясь в одно целое, они разлетались на две отельные фразы, связанные воедино по смыслу, вытекающие одна из другой.

«Они хоть и не родные были, а похожи. Роста примерно одного, у обоих волос черный, словно мазутом облили»… «Я бы еще мог предположить подобное о Джастине»… «Ну и еще у них один чертенок был, только родной, ровесник Эрика, плюс-минус. Джастин»… «Эрик рос тихим и дружелюбным мальчуганом»… «Да всех он ненавидел, такой говнюк мелкий, что страшно представить, в кого он вырос»… «…хоть не родные были…»… «Джастин – говнюк малолетний»… «…а похожи»… «Парень, который изводит вашу жену, – не Эрик»… «…страшно представить…»

Страшно представить, в кого вырос Джастин.

– Повторите, что вы сказали? – Дилан поднял на старика рассеянный взгляд.

Берч протягивал ему какую-то фотографию. Он протягивал ее, сглатывая комок в горле. Ему было больно вспоминать то, что было изображено на фотографии, вспоминать Марию и Брайана, постаревших в одночасье на десять лет, осунувшихся, разбитых и совершенно потерянных, стоящих у свежевырытой могилы и не верящих в происходящее, шепчущих сквозь слезы: «Сынок, как же так, сынок».

Ему не хотелось вспоминать похороны восьмилетнего мальчика, одного из двух сыновей его когда-то близких приятелей, Марии и Брайана Рендолов.

Глава 19

Саймон, Саймон-простофиля

Вышел на прогулку,

Видит, булками торгуют:

«Ну-ка, дай-ка булку!»

«Доставай монету!»

Отвечает простофиля:

«Вот уж чего нету!»

Департамент по оказанию помощи детям определил Эрика в семью торговца подержанными автомобилями Брайна Рендола. Мария Рендол, супруга Брайана, работала школьным психологом. За полгода до появления в их доме Эрика Мария родила сына. Но это не помешало ей взять для пригляда еще одного ребенка: они были опытными «временными родителями», через их колыбель, как через распределительный пункт, за одиннадцать лет прошло семь детей. Кто-то из младенцев оставался в их доме лишь на несколько недель, за иными же, прежде чем им подбиралась подходящая семья, готовая усыновить сиротку, Рендолы присматривали по полгода.

Если взвесить все блага, которые перепадают «фостерным» семьям за их заботу о детях, лишенных родителей, и за те хлопоты, с которыми связан уход за грудным ребенком, можно смело предположить, что Рендолы имели в своих действиях истинное желание помогать несчастным младенцам обрести новый дом и вообще выжить в этом суровом, несправедливом мире.

Эрику суждено было остаться в семье Рендолов. Полтора года его не могли пристроить в приёмную семью, за это время Брайан и Мария по-настоящему привязались к нему. Они полюбили Эрика, как собственное дитя.

Однажды утром Мария с ужасом поняла, что если сегодня ей позвонят и сообщат, что найдена подходящая кандидатура для усыновления Эрика, она вряд ли найдет в себе силы отдать мальчика. Оказалось, муж уже давно разделял ее страхи.

Они усыновили его.

Эрик Рендол. Приемный сын торговца и психолога.

У Джастина, так звали родного ребенка Марии и Брайана, появился брат. Одногодок.

Саймон, Саймон-простофиля

Вышел на рыбалку:

В бочку удочку закинул,

Вытащил мочалку.

Джастин узнал, что Эрик – приемный, еще в дошкольном возрасте. В маленьком городке сплетни рождаются и разносятся по всем без исключения домам с чудовищной быстротой.

Прекрасно осознавая, что рано или поздно братья узнают правду, Рендолы решили не скрывать ее, полагая такое решение вполне разумным, если цель – здоровая психика детей.

Шестилетний Эрик принял эту новость совершенно спокойно. В силу его возраста и тех слов, какими пытались сказать ему правду Мария и Брайан, Эрик даже не смог уловить существенной разницы между ним и Джастином. Ну и что такого, что Джастина принес аист прямиком к крыльцу их дома, а аист Эрика заблудился, не смог отыскать нужного адреса и оставил его неподалеку? Мама и папа нашли брата рано утром, а его – лишь спустя несколько дней. Разве это что-то меняет? В конце концов, обоих принес аист, оба оказались здесь, в этом – их – доме. Эрик пропустил через себя эту историю, но ничего, что могло бы пошатнуть его детское мироощущение, не услышал.

А вот Джастин…

Правда засела в нем занозой. Она долго гноилась в его душе. И, став старше, когда в аистов стало сложно верить, когда ежесекундно взрослеющий мир в лице сверстников, любознательных и любопытных, впитывал в себя и делился с ним новой информацией, когда он перешагнул рубикон между ребенком и подростком, правда-заноза к этому времени успела окончательно отравить его.